Этот вопрос я хотела бы задать вам, будь у меня время. Собственно, я потому так подробно и остановилась на своих профессиональных трудностях, что они, пусть в какой-то иной форме, но должны будут встретиться и вам. Даже если теоретически путь открыт и нет ничего, что мешало бы женщине стать, скажем, врачом, юристом, служащим, все равно перед ней еще встанет немало призраков и препятствий. И обсуждать их, исследовать их, по-моему, крайне важно, только так и можно будет объединить усилия и одолеть трудности. Но кроме того, необходимо уяснить, какие цели мы преследуем, когда боремся с этими грозными препятствиями. Цели эти не самоочевидны, их надо постоянно проверять и анализировать. Достигнутые сегодня успехи, как я представляю себе сейчас, в этом зале, окруженная женщинами, впервые в истории овладевшими множеством разных профессий, имеют огромное значение. Вы добились права иметь свою отдельную комнату в доме, где до сих пор все принадлежало только мужчинам. Получили возможность хотя и с трудом, но оплачивать свое жилище. Стали зарабатывать свои пятьсот фунтов в месяц. Такая свобода - только начало; комната у вас отдельная, но в ней еще пусто. Вам предстоит ее обставить, украсить и с кем-то разделить. Что вы в нее поставите, чем украсите? С кем разделите и на каких условиях? Это, на мой взгляд, вопросы первостепенной важности; и впервые в истории ответы на них вы можете дать сами. Я бы с большим удовольствием еще осталась здесь и обсудила с вами эти вопросы и ответы - но не сегодня. На сегодня мое время истекло, и я умолкаю.

1931

РОМАНЫ ТУРГЕНЕВА

Тургенев умер пятьдесят с лишним лет назад, умер во Франции и был похоронен в России, как оно и следовало, ибо, сколь ни был он обязан Франции, он, однако, всей душой принадлежал своей родине. Влияние обеих стран легко заметить, стоит только на минуту задержать взгляд на его фотографии, прежде чем приступить к чтению его книг. Великолепный господин во фраке, костюме парижской цивилизации, словно устремил взгляд куда-то за крыши домов, в широкие дали. Он напоминает зверя в клетке, сохранившего память о родной природе. "Это обаятельный колосс, нежный беловолосый великан, похожий на древнего духа гор и лесов, - писали о нем братья Гонкуры, познакомившись с ним на обеде в 1863 году. - Он красив, красив чрезвычайно и величественно, в глазах у него - синева небес, в выговоре напевная прелесть русского акцента, та мелодичность, которая свойственна только речи ребенка или негра". Позднее Генри Джеймс тоже отметил его "славянскую ленивую физическую мощь, сдержанную силу, о которой он никогда не вспоминал, верно, из скромности: по временам он краснел, как шестнадцатилетний мальчик". Сочетание примерно тех же свойств встречаем мы и в его книгах. Поначалу, может быть, после долгого перерыва в знакомстве, они кажутся немного жидковатыми по фактуре, слегка легковесными, вроде отдельных зарисовок. К примеру, "Рудин" - читатель отнесет этот роман к французской школе, поместит среди подражаний, а не оригиналов, и заметит при этом, что автор избрал для себя превосходный образец, хотя, следуя ему, отчасти пожертвовал собственным своеобразием и вдохновением. Но переворачиваешь страницу за страницей, и первоначальное поверхностное впечатление становится более глубоким и острым. Сцена необыкновенно раздвигается, расширяется в нашем сознании и дает нам новые впечатления, чувства и образы, как, бывает, смысл какого то мига в реальной жизни становится понятным, лишь когда он уже давно миновал. Замечаешь, что люди хотя и говорят самыми естественными голосами, сказанное всегда получается неожиданным; звуки речи замирают, а содержание словно бы продолжается. Более того, персонажам и говорить необязательно, чтобы мы их заметили: "Волынцев вздрогнул и поднял голову, как будто его разбудили", - и мы почувствовали его присутствие, хотя он не произнес ни слова. Потом мы на минутку выглядываем в окно, и опять к нам возвращается это ощущение глубины, его сообщают деревья и облака, лай собаки или песня соловья. Мы окружены со всех сторон - речью, и безмолвием, и внешним описанием предметов. Сцена на диво полна.

Легко видеть, что для достижения такой сложной простоты Тургеневу пришлось вначале многим пожертвовать. Он знает о своих персонажах все, но при письме явственно отбирает лишь то, что необходимо. И когда мы дочитываем до конца "Рудина", "Отцов и детей", "Дым", "Накануне" и другие книги, у нас остаются вопросы, ответов на которые мы не знаем. Произведения Тургенева так невелики по объему и так содержательны. Так полны бурных чувств и так спокойны. Форма их в каком-то смысле так совершенна, а в каком-то не выдержанна. В них говорится о России пятидесятых и шестидесятых годов прошлого века, но также и о нас, какие мы сегодня. Можно ли узнать от самого Тургенева, какими принципами он руководствовался? Была ли у него, при всей видимой легкости и непринужденности письма, собственная теория искусства? Романист обитает, разумеется, на более глубоком уровне, чем критик, естественно ожидать поэтому, что его утверждения будут сбивчивы и противоречивы. Всплывая на поверхность, они словно бы успевают подвергнуться разрушению и распадаются в свете разума. Однако Тургенев очень живо интересовался литературой как искусством, и некоторые из его замечаний помогут нам составить представление о его знаменитых романах. Так, например, однажды начинающий прозаик принес ему на отзыв рукопись романа. Тургенев сделал замечание, что в уста героини вложены неверные слова. "А что же она должна была говорить?" - спросил автор. Тургенев взорвался: "Найти точное выражение мысли - вот ваша задача!" Молодой человек возразил, что это ему как раз и не удается. "Не важно. Надо найти... Не подумайте, что я знаю верные слова и не хочу вам сказать. Но если специально искать, найти абсолютно точное выражение все равно невозможно. Оно должно родиться само, из глубины. А иногда это выражение или слово приходится создавать". Тургенев посоветовал автору отложить рукопись на месяц-другой, пока нужные слова не подвернутся на язык. Ну а если этого не случится, "если вас так и не осенит, можете считать, что ничего путного вы никогда не создадите". Как можно из этого заключить, Тургенев не считал нужные слова плодом наблюдений, он считал, что они родятся из глубин подсознательного. Если специально искать, ничего не найдешь. С другой стороны, дальше он говорит об искусстве романиста и особо подчеркивает важность наблюдений. Романист должен вести тщательное наблюдение за собой и за другими людьми. "Печаль пройдет, а прекрасная страница останется". Надо наблюдать постоянно, объективно, беспристрастно. Но это еще только начало, "...надо еще читать, постоянно учиться, вникать во все окружающее, стараться не только схватывать жизнь в любых ее проявлениях, но и понимать ее, проникать в законы, по которым она движется и действие которых не всегда заметно..." Так, по его словам, работал он сам, пока не состарился и не обленился. Но для такой работы, добавляет он, нужны крепкие мышцы; и если вдуматься в требования, которые он выдвигает, видишь, что это не преувеличение.