Маша уже весело сверкала глазами из-за стола, кивая на бутылку водки. "А мне? - протянул стакан Гольфер. - И Фиме?" "А як же?" "Меня зовут Яков, захрустел Гольфер соленым огурцом. - И я совершенно с вами согласен, хотя мои клиенты уже не могли рассказать, как трепетно к ним относились "заждавшиеся нас"соотечественники до встречи со мной." "А ведь она у меня консерваторию кончала, - грустно кивнул на жену Ефим. - По классу виолончели. Мы привезли из Киева очень дорогой инструмент. Когда нас наркоманы из квартиры напротив внаглую очистили, пока мы ходили отмечаться в лишкат-авода, пропала и волончель. Полиция прибыла только через час. В квартире все перевернуто, а полицейский спрашивает у меня, где вор? А те откровенно смеются из своей квартиры. Вы же знаете, у настоящих израильтян-сефардов всегда открыта дверь на лестничную клетку и орет их варварская арабская музыка, в которой виолончели нет места... И Маша больше не смогла зарабатывать в подземном переходе, где ей неплохо подавали "русские" за классное исполнение..." "Фима, к тому времени я все равно не могла больше зарабатывать, так как моя виолончель действовала на нервы соседу по переходу - старому польскому еврею-лотошнику. Тот накатал жалобу, что я натравливаю на него хулиганов-олим, пришел шотер из ирии и потребовал больше тут не появляться, или он заберет инструмент." "Но можно же было пожаловаться, - только моргал на все эти излияния Яков. - Не следует поддаваться чиновнику..." "А то я не жаловалась! И подписи собирала у моих слушателей, что более-менее часто проходили мимо, и на прием к "русскому" депутату горсовета пыталась попасть. Но этому нашему народному избраннику всегда было некогда, так и не принял..." "Маша стала убирать в доме одного вздорного господина, где десять крикливых детей. И это после участия в международном конкурсе музыкантов-исполнителей в Софии..." "Меня там отметил сам Ростропович!"

"У этого ее хозяина вилла просто лопается от роскоши. Он по-моему миллионер, но вечно Маше недоплачивает, а деньги дает так, словно она отнимает у него последнее..." "Мы все вспоминаем Киев, - задушевно начала расторможенная неумелой выпивкой Маша, счастливо смеясь. Вдруг обнаружились кокетливые ямочки на высохших щеках и ровные белые зубы. - Какой город, Господи, какой город! Как замечательно мы там жили!... И после него - этот датишний клоповник! Столица называется! Пустырь на пустыре. Всемирные святыни, а рядом - голые грязные овраги. Надо же! Ведь здесь единственное место на планете, где сохранилось свидетельство древнего израильского величия, иудейские истоки - стена Храма. И к ней можно пройти только через арабский базар, на котором и появляться-то еврею небезопасно... Вот такое отношение евреев к своему прошлому, к своей единственной в общем-то ценности - религии предков! А наш район - трущобы, которые мы видели до этой "западной цивилизации" только в кино про ужасы капитализма..."

"У меня о родине другие воспоминания, - Гольфер помрачнел и без спросу налил себе водки, которую выпил с типично еврейским отвращением. - Я из Сибири, из самого грязновоздушного города в Союзе. Пьянь, рвань и грязь. Плюс невыносимые морозы зимой, жара и комары летом и нищета. Так что тут я простонадышаться не могу. Для меня с перездом в Израиль окончились вонючие, переполненные публикой аэропорты, пустые магазины, жуткие давки за водкой и в городском транспорте. Хотя мне тут тоже не очень повезло, но я живу в Израиле стократ лучше, чем на Родине, как и большинство олим... как мне кажется. Кроме того, "жид" тами "руси мелюхлах" тут все-таки звучат по-разному. Там это был глас титульной нации, а здесь - какого-то марокканья."

"Вот уж нет, - горячо возразил Фима. - И тут и там выразителями активного антисемитизма были отбросы общества, но защитниками этих отбросов от законного преследования, их гарантом было и есть государство." " Ладно, Маша коснулась ладонью руки Якова. - Расскажи-ка лучше, Фима, что было на очередном сборище, на которые ты без конца ходишь с тупым упорством и пустой надеждой..."

"Яша, можно я вас поцелую? - сказала она после того, как Фима живописал похлопывания по плечу и вообще поведение кладбищенского умельца на высоком собрании. - Если бы я могла, я бы и близко не подошла ни к тем, перед кем вы с Фимой распинались, ни к моим хозяевам. Вот уж кого я не понимаю, так этих богачей с их бездушными и бездарными виллами, огромными доходами. Если кому и есть что терять, если арабы нас отсюда выгонят, то это им, а не нам. У нас в любом следующем галуте через год-два будет тот же уровень бедности. А вы с Фимой, как и почти все олим - патриоты. Кто до хрипоты орет о недопустимости поступиться территорией, кто теряет силы и здоровье, чтобы навязать истинным хозяевам страны своипроекты водоснабжения? А те - словно заговоренные! Они же все чуть не поголовнолевые. Только и радуются, что сумели и землю, и воду отдать арабам. Словно у них в запасе где-то еще два-три равноценных Израиля на планете. Да они просто не представляют, как это было ужасно, когда под нами зашаталась страна. Вот мои хозяева остро интересуются, что будет с их деньгами, если в стране будет катастрофическое землетрясение и полетят банковские махшевы с памятью. А я помню, как вдруг в одночасье ушла из-под ног наша страна, и мы вынуждены были бежать, хотя достоверно знали от уже хлебнувших тут лиха родственников, что вовсе не на родину из галута, а наоборот бежим... У нас, как выяснилось, наш Киев и был в общем-то единственной для нас своей землей на планете. Со всеми его дураками и антисемитами. Я им пыталась как-то высказазать это - ведь иу вас нет нигде и ничего, кроме вашего, не моего - свое отечество я уже потеряла, - авашего Израиля. Но они же меня слушают не как человека. У них и до меня какие-то бессловесные рабы работали. Только что тем легче было объяснить дневное задание на иврите. Никто в мире не разговаривает с рабами, как с людьми. Да если бы они меня и согласились выслушать, то все равно мне не хватило бы иврита. Единственно, чего я добилась, так это подозрения, что я их ненавижу. Видно, в голосе или в глазах прочитали. Хитрые же страшно. Хозяйка с хозяином так переглянулись, что мне сразу стало ясно - открою еще раз свою поганую пасть и останусь без работы. А с нищетой мы уже знакомы.Это самое страшное из унижений. Олимы ни болезней, ни войны, ни смерти, ни землетрясения не боятся - они без работы панически боятся остаться. Так как безработица - путь к прогрессирующей необратимой депрессии, к окончательной потере личности, к разрушению души, которую страшнее потерять, чем тело. Не зря тут такой высокий процент самоубийств. Поэтому ваше, Яша, поведение единственный путь прочь от депрессии. Нормальное самоутверждение." "Я бы в жизни не посмел, - сказал Фима. - Это во снах да в мечтах я им и морды бил. Но наяву я все время думаю - а вдруг меня все-таки заметят, надо перетерпеть..." "Кто - заметит? - Яков Гольфер поднял свою ироничную еврейскую бровь. - Эта нелюдь? Зачем? Хоть один из них хоть на шекель из своих десятков тысяч в месяц будет меньше получать, если проигнорирует все до единого проекты спасения Израиля от любой напасти? Холеные советские компартийные вожди хоть придуривались, что болеют за общее дело, так как боялись, что я накатаю телегу в вышестоящую инстанцию. А тут все одинаковые. Хоть премьеру напиши - не прочтет и не ответит."

"Да уж точно, - налил себе с отвращением водки с детства непьющий еврей Фима. - Такое чувство, что все евреи, включая самых главных, как бы временно прописаны в гостинице с названием"Израиль". А постоянная прописка у них где-то в другом месте." "Зачем же вы имеете с этим Бейцаном дело!.." "Так ведь он один только и принял мое предложение." "И что же?" "Отослал экспертам. А те через пару месяцев прислали писульку в три строчки, что, мол, их посреднической конторе такие серьезные проекты не по карману. Им дай готовую запонку для галстука..." "Но, во-первых, такую, чтобы в мире не было лучше, - подхватил Яков, - и чтобы никто не умел, кроме людей спонсора ее сделать, и чтобы патент был на имяэтих людей..." "И денег на производство не надо было бы тратить, а прибыль была миллионы!" "Вот именно. В этом суть нашихвзаимоотношений с новым для нас научным израильским истеблишментом. А все эти посредники существуют только для того, чтобы не менее равнодушные к нам американцы, строящие из себя наших благодетелей, могли сделать вид, что верят заботе Израиля о новых гражданах. Бутафория, полезная только для придворной синекуры. Я с этой публикой дела не имею." "Но все-таки пришли на это совещание, - тихо сказала Маша. - И даже изложили им свои идеи..." "Пришел, - грустно кивнул Яков. - А что делать? Земля не может не вращаться, птица не может не летать. Я такой же дурак. А вдруг, думаю... Но я обращался только к этому Кацу, который чуть не уписался..." "Чуть не усцался, - строго поправила Маша. - На дне, как на дне, а в галуте, как в галуте. Мы попали с родины в галут... Из страны, где евреи говорили культурно по-русски, а их родители по-еврейски, мы добровольно переселились в галут, где за русский язык наших мальчиков режут арабоязычные израильтяне, а за еврейский -презирают и убивают арабоязычные израильтянки, как маму." "В вас говорит сиюминутная эгоистическая обида, а такая обида всегда слепа, - неуверенно начал Яков. - Я отдаю себе отчет, что сейчас теряю только что найденных новых друзей, но позволю себе выступить адвокатом дьявола, каковым вы считаете Израиль. В конце концов, это одна из немногих стран, где нет агрессивного населения, не считая относительно незначительной части мизраихим и арабов. В любом еврейском квартале любого города страны вы можете спокойно снимать деньги с каспомата глубокой ночью. Медицина для подавляющего большинства наших граждан несравненно доступнее и надежнее бывшей советской, не говоря о медикаментах. Все продукты питания доступны гражданам любого уровня, за исключением, на мой вкус, довольно неприятных, но дорогих и красивых деликатесов. После сибирских свирепых морозов я тут не могу нарадоваться на теплынь и солнышко, а январская зелень до сих пор представляются мне чудом из чудес. Да, нас тут принимают не так, как обещали сладкие сохнутовкие голоса, но такова природа любого коренного населения по отношению к чужакам. Попоробовал бы я агрессивно и настойчиво требовать вашу киевскую прописку взамен моей кемеровской. Навряд ли вы вообще со мной разговаривали бы дружески на эту тему, начни я качать права, что, мол, в соответствии с советской конститутцией, я не кемеровский подданный, а такой же советский гражданин, как и вы, а потому имею право поселиться в Киеве и предложить себя на место Фимы. Израильтяне в этом плане много лучше для меня, чем киевляне, москвичи или ленинградцы, которые даже здесь, на равном дне, нет-нет, а дают мне понять, что я не их сорта, а много хуже... Что же касается научного истеблишмента..." "Он прав, - воскликнулаМаша. - Он тысячу раз прав. Как тебя мурыжили, Фима, в Киеве и в Москве с твоими идеями!" "И то верно. Просто мы слишком много надежд возлагали на еврейскую страну, на то, что тут, "на Западе"... А люди, ты прав, Яша, везде люди. Только, когда я там излагал свой проект, то хоть один готов был меня улышать. А тут каждый слышит только себя!"