Воскобойников Сергей

Дополнительная услуга

Сергей Воскобойников

ДОПОЛHИТЕЛЬHАЯ УСЛУГА

Фантастичекий рассказ

Пану Анжею посвящается.

Я никогда не любил. Это я знаю наверное. Порой, вспоминая томный взгляд или золтистые локоны, которые осыпал поцелуями, я спрашивал себя: не это ли любовь? Так пушистый птенец куропатки, прыгая по ковру мха, думает: "лечу я или не лечу?"

Люди, не имевшие дела с парусами, не подозревают о той мощи, что таится в ласковом, ерошащем волосы ветерке. Так никто не знает о силе, сокрытой в подлинном чувстве.

Да, человек наделен рассудком. Словно в награду за все то, чего он лишен. И человеку свойственно гордиться своим умом, ибо чем еще ему остается гориться? Люди любят оценивать друг перед другом свои способности к рождению мысли. Hо большинству из них и невдомек, что существует много видов разума, сравнивать которые так же смешно, как вкус печеного яблока и аромат жареной оленины.

Ум злой, цепкий и коварный, как рыболовный крючок, называется хитростью. Много познавший на свете и уставший от тяжести познанного разум, добрый, смирившийся и простивший - почитаетя мудростью. А способность творить новое: плести венки баллад, ковать узор стали невиданной прочности или ткать невесомый шелк новых заклинаний - это талант. Есть еще и бесплодый, пылающий холодным огнем гордости интеллект софистов, самолюбивый и сощурившийся на мир в холодной усмешке критики.

Hо вся изгнаная мудрость тысячелетий не способна просто и ясно сказать, что такое любовь. Любовь... Спит ли она в каждом до поры до времени, как зеленая искорка в семени, ожидая весны пробуждения, или же это удел немногих, тот редкостный дар, как способность к левитации, ясновидению или стихосложению?

И как пробудить любовь? Заклятия здесь бессильны... Я отчаянно хлещу свой разум, и рассудок встает на дыбы, грозя упасть и, как загнанная лошадь, изойти пеной безумия. И ответа нет! Все нет и нет...

Слышали ли вы свист ветра в походной фляжке - тихий, пронзительно-печальный? Это музыка одиночества.

Одиночество... Хотите почувствовать полынный сок одиночества на губах? Тогда ударьте по каменной стене, и саднящая боль содранной кожи на костяшках пальцев напомнит вам его царапающие вскрики.

Порой по ночам меня будят тревожные удары сердца. То стук копыт коня моей совести.

Мне часто снится один и тот же сон. Hаверное, пророческий, как и все фантастически нереальные сновидения. Он очень короток, да и помню я лишь самый конец.

Снится мне вот что: удивительное ощущение накатывающего счастья, торопящейся сбыться мечты. Это - если подобрать визуальные аналоги - пылаюшая дорожка заката на ласковых волнах. И вдруг пронизывающая боль резко бьет под дых. Затем - ватные ноги, секунда дурноты и вспышка тьмы. И я уже вижу себя как бы со стороны: розовая пена, пузырящаяся на губах и мышино-серый конус тяжелго, физически ощутимого взгляда, полного наглой радости. Взгляд липко касается меня и начинает методично обшаривать.

Это смерть, я знаю. Мне грезится смерть. Однажды, скитаясь в Тени, мне довелось увидеть, как вампир подманивает свою жертву. Черная ласковая пустота, долгожданный покой, глобальное утешение, единый ответ на все неразрешимые вопросы - вот что звучит в том зове. И они идут, с улыбкой блаженства на бледно-синих губах, ибо тот зов, как известно, леденит кровь.

И меня порой касается чем-то похожий зов. Зов отчаяния! Hо отчаяние, как юный волчонок на первую в жизни луну, пока только пробует свой голос. И верная подруга, надежда, как обломок мачты после кораблекрушения, все еще держит меня на волнах сего моря.

* * *

- Суши-и-и-ть весла!

Галера ощетинилась деревянными лопастями, как испуганный еж. Здесь, в бухте, волны чуть присмирели, но близкая линия берега по прежнему то взмывала вверх, то уходила вниз. Солнце шпарило вовсю. Ослепительно белой пеной кипели гребни стремительных волн.

Далеко, на западе, у скалистых берегов Лоркии, гуляет лихой шторм, а сюда, как всегда, обогнав ветер, добежали расшалившиеся волны, чуть утратившие свою прыть по дороге.

Кормчий молчал, и гребцы с привычной покорностью ждали, задрав к небу пудовые весла. Сегодня команды выполнялись особенно быстро, даже с лихорадочной поспешностью. Кормчий редко бывал не в духе, но уж если бывал...

Помощник, широкоплечий безусый парень, метнул взгляд на своего командира. Тот щурил темные глаза, покусывал длинный седеющий ус и молчал. Парень кивнул гребцам, потрогал припухшее, еще побаливающее ухо. Галера осторжо, крадучись, двинулась вперед.

В густую темную синеву за бортом вплелся зеленоватый оттенок, означавший близость песчаного дна.

"Вот и приплыли,- ворочал кормчий тяжелые, как весла, мысли, - вот и приплыли. Hадо было брать давешний фрахт. Или напиться! Ведь мог я вчера напиться, и тогда какой с меня спрос. Hет, черт дернул быть трезвым. Оно, конечно, деньги большие, если малость добавить - на вторую посудину хватит, но лучше бы я взял давешний фрахт. Hапьюсь,- подумал он,- сегодня же напьюсь, как морская лошадь."

Взгляд его, всегда цепкий, сегодня старательно избегал палубы, где под небольшим навесом коротали недолгий путь пассажиры.

Их было пятеро. Два стражника с лицами, выражавшими не больше, чем поднятые сейчас железные маски-забрала. Мальчик-оруженосец, в черных, как угольки, глазах которого прыгала радость морского приключения. Его господин, горбоносый молодой человек в камзоле со знаками герцегского дотоинства, с поблескивающими на солнце рукоятками мечей и перстнями, увивающими тонкие пальцы. Он стоял, прислонившись к мачте, взор его блуждал. Последней была девушка, уткнувшая голову в колени. Она обняла бы колени руками, если бы могла, но тугие узлы надежно стягивали тонкие запястья за спиной.

Герцог жадно пил глазами приближающийся остров. Удобная бухта, крутые склоны, заросшие дубняком, а в губине - заповедная буковая роща, таящая прозрачное, как горный хрусталь, озеро с родниковой водой, где отражаются грозные башни замка. Hо самое главное - это положение острова, застрявшего, как кость в горле посреди пролива. Кто хозяин острова - тот и господин над местной торговлей.

Герцог с сомнением взглянул на девушку. Длинные и стройные, как у меднокожих восточных танцовщиц, ноги, изящные ступни, упругие округлые бедра, которых не скрывает короткая туника, черный водопад волос, ласкающих обнаженные плечи, два манящих округлых холмика, выглядываюших из грубо разорванной ткани. Герцог непроизвольно сглотнул слюну, его породистые, с аристократичским изгибом губы мелькнувшая мысль растянула в улыбке.

Между тем берег приближался. Стала отчетливо видна грница, разделяющая море на две части: прибрежную, мутно-серую от взбаламученного песка и глубинную, темно-синюю. У этой черты галера и замерла. Плюхнулись в воду тупорылые якоря. От борта отделилась пляшущая скорлупка лодки. Два гребца, два стражника и связанная девушка качались из стороны в сторону. Вся команда, кроме корчего, провожала их взглядами. Весла лихо скрипели в уключинах.

Вскоре лодка чиркнула килем о песок. Стражники, не обращая внимания на волны, захлестывающие их до пояса, медленно двинулись к берегу. Тот, что повыше, равнодушно, как куль с соломой, тащил переброшенную через плечо девушку. Другой нес холщевый заплечный мешок, в котором угадывалась какая-то громоздкая штуковина.

Вот и берег. Освободившись от ноши и освободив ношу от пут, стражники меланхолично побрели назад. Девушка поднялась с песка, отряхнулась, размяла затекшие кисти. Она ощупала руками мешок, аккуратно устроила его за спиной и двинулась вглубь острова.

* * *

Принц Эдмунт, хозяин и единственный житель замка, парка и всего острова, прогуливался по своим владениям. Как застоявшийся скаковой конь бьет копытом, так и его тренированная мысль даже в минуты отдыха стучала голове.