Из всей звуковой гаммы голосившей на все лады Москвы не было для мальчишеского уха более зазывного, чем барабанные удары по мячу – «бум, бум, бум». Услышав их, мальчишка шагом уже не шел, а припускался на эти звуки со всех ног.

Примерно в то же время, что и у заставы, в Грузинах нарождались свои футбольные династии. Братья Голубевы – Михаил и Алексей; Гудовы – Филипп, Николай, Сергей; Лобановы – Алексей, Павел и Александр. Подрастали и четверо Старостиных. Нельзя не вспомнить и пионеров футбола в нашем районе – Владимира Воробьева, Григория и Федора Шелягиных, Сергея Столярова, которым первым пришла мысль организовать на «Горючке» спортплощадку.

Увлекаясь конькобежным спортом, Николай Старостин общался с членами Русского гимнастического общества, известного своими конькобежцами: Струнниковым Николаем Васильевичем, Седовым Николаем Ивановичем, Ипполитовыми Василием и Платоном, прославившими русский конькобежный спорт на весь мир. Но РГО культивировало и футбол. Футбольную команду общество имело, а поля не было.

Тогда Николай и предложил правлению общества арендовать «Горючку». Район показался не дальним: РГО тогда размещалось на Патриарших прудах (ныне Пионерские). Секретарь общества Николай Тимофеевич Михеев заинтересовался предложением и доложил меценату РГО, известному коньячному заводчику В. Н. Шустову.

– У меня волосы дыбом встали, – говорил позднее один из руководителей общества Павел Сергеевич Львов, – когда Михеев назвал этот знаменитый воровской пустырь, предлагая его арендовать.

Но все же осмотр «Горючки» состоялся. Он напоминает посещение артистами и режиссерами Художественного театра Хитрова рынка, как об этом вспоминает В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи».

Когда арендаторы пришли на пустырь, жизнь там шла своим чередом. Сидели кучками играющие, окруженные стоящими «мазчиками». Как всегда, в одной из компаний возникла драка. Кстати, как часто драки возникали, так быстро они и утихали, поэтому никого из постоянных обитателей они не волновали. Это была норма горючкинской атмосферы, всегда подогретой азартом, водкой, политурой, ханжой.

Группа хорошо одетых людей интеллигентного вида вызвала подозрительно вопрошающие взгляды у завсегдатаев «Широковки». Под этими колючими, неприязненными взглядами арендаторы, хоть и не теряли спортивной осанки, но все же ближе жались к своему проводнику, которого предусмотрительно Николай посоветовал взять в провожатые. Проводником был Фан Захарыч, чувствовавший себя здесь как рыба в воде.

Он, улыбаясь во весь свой беззубый рот, более красномордый, чем обычно, явно вскураженный доверием, по-свойски балагурил на тарабарском жаргоне с коноводами пустыря, часто употребляя слова «лафа» и «фарт», что у него простодушно звучала как «фафа» и «фавт».

А у нас, мальчишек, давно знавших о предстоящих смотринах, замирало сердце от мысли, что вдруг «деловые» откажут. Все надежды мы возлагали на Фан Захарыча.

– Коля, а Коля, это ты наводчик? – обратились к Николаю его бывшие соученики по городскому училищу, затянутые бытом «Широковки» на скользкую дорожку уголовного мира, Меха и Сдобный.

– Что вы, ребята, – говорил им Николай, – какой я наводчик, ведь и нам и вам будет хорошо. Игра-то всего полтора часа идет, а после играйте в штосс сколько влезет. А ведь зато стадион!..

Пока гости шагами вымеряли размеры будущего поля, Фан Захарыч, закончив свои дипломатические переговоры с «лидерами» «Широковки», сообщил Михаилу Ивановичу Петухову, капитану команды РГО по футболу и хоккею, что мешать футболу, если он не нарушит вольной жизни утвердившейся на «Горючке», никто не будет.

– Эх, быва не быва, – обдавая брызгами слюны Михаила Ивановича, выкрикнул рыжий биндюжник, – пвопадай гове-пове (горе-поле, так между собой называли завсегдатаи свой пустырь), заквадывай банк в новую игру! Уговов без шухева! – предостерегающе заключил он.

– Да какой там шухер, – улыбаясь, говорил Михаил Иванович, – вы в карты, мы в мяч, по-добрососедски и жить будем.

Старший представитель многочисленного спортивного клана Петуховых, фигурой былинный богатырь, Михаил Иванович производил внушительное впечатление.

– Зовотые свова! – заорал Фан Захарыч и так тиснул ладонь гостя, что даже Михаил Иванович поморщился. Сделка состоялась.

Когда уходили, местные нравы все же дали о себе знать. Сумерки сгущались. Немного поотставший Николай Тимофеевич вдруг почувствовал, как его кто-то обхватил сзади, и чьи-то проворные руки зашарили по карманам пальто. Спас опять-таки Фан Захарыч.

– Ах, гады, своих курочить! – взревел он и кинулся, размахивая своими гирями-кулаками, на выручку Михееву. Авторитет рыцаря стенки сработал безотказно, и ответственный секретарь общества поспешил присоединиться к общей группе.

Этот эпизод совсем расстроил милого, интеллигентного Павла Сергеевича Львова. Долго смеялись впоследствии, вспоминая, как, выбравшись за калитку пустыря, он, озираясь, начал креститься и испуганно шептать слова молитвы, всем своим видом высказывая отношение к затеянному предприятию.

Сомнений было много. В нашем доме эта тема была самой животрепещущей. Николай, посещавший РГО, приходил то радостный – «снимают „Горючку“, то подавленный – „Шустов не хочет“.

Конечно, меценат колебался. Прославленная на весь мир марка шустовского коньяка «Колокол» не очень-то сочеталась с фирменной эмблемой «Горючки» – финкой. Шустов боялся скомпрометировать себя в торговых кругах.

Но футбол есть футбол, желание играть на «своем» поле взяло верх. Для команды класса «Б» – РГО – пустырь в Большом Тишинском переулке был арендован. Правление общества отпустило небольшие финансовые средства на постройку раздевалки и ворот.

Так была брошена долька семени, которая, соединившись со второй, краснопресненской, дала росток жизни будущему «Спартаку».

Это событие прямо-таки потрясло Грузины. Только и разговору было, что о предстоящем футболе на «Горючке».

Дядя Митя, ненавидевший футбол, грозился написать градоначальнику, утвердившись в мнении, что болото притона сильнее голоштанников (так он называл футболистов), оно затянет их в свою трясину, и в районе только прибавится головорезов.

– Пропадут, Петр, твои сорванцы, к добру «Горючка» не приведет, – предостерегал он отца. А младший брат, хмурясь, поглядывал на нас и отвечал: «А вот это на что!» – и многозначительно кивал на висящий на стенке резиновый арапник.

Отец и дядя Митя были сильные люди. Разные по характеру, но одинаково волевые спортсмены-охотники, они служили в Московском обществе охоты имени императора Александра II. Выносливость их ставилась в пример. Отмахать по лесам и болотам двадцать-тридцать верст в день для них ничего не значило. Они никогда не говорили: устали. Они говорили: пора домой – собаки устали.

Дядя Митя закоренелый монархист, отец демократ. Дядя Митя Февральскую революцию воспринял как бунт, отец – восторженно. Когда выступили большевики, отец ходил на баррикады к Кудринской площади и, возвращаясь поздно домой, говорил, потирая руки: «Ну, Сашке Керенскому конец!.. Власть возьмут большевики».

В сущности оба брата к политике никакого отношения не имели. Их убеждения были тверды лишь в раз и навсегда усвоенных правилах поведения в быту, семье и вопросах морали. Почитать старших, выполнять минимум обязанностей по дому, ходить в церковь, прилежно учиться и, упаси боже, курить – вот весь нехитрый житейский кодекс, воспринятый ими от своих предков и без поправок передаваемый потомству.

Февральская революция еще не наступила. Время воевать с Керенским еще не пришло. И потому дядя Митя пока воевал с футболом. Никакому градоначальнику он, конечно, не писал. И мы отлично понимали, что слова его ничего не стоили в сравнении с рублями Шустова. А раз деньги отпущены, то, стало быть, футбольное поле на «Горючке» скоро будет.

С наступлением весны нас охватило половодье футбольных чувств. На пустыре застучали топоры. Лопаты и грабли возделывали футбольное поле. Праздник приближался…