Сначала он удивился, что его мышцы не ноют после сна на земле, но затем сообразил, что это вовсе _н_е _е_г_о_ мышцы, и что Тламу, наверняка, приходилось спать подобным образом не одну сотню раз. Так как туземец, похоже, еще не проснулся, Мартелс не стал открывать его глаза, а вместо этого порылся в собственном сознании в поисках присутствия Кванта. Засыпать было преступной неосторожностью, но как он мог этого избежать? В любом случае, ему несомненно везло. Он не нашел и следа бывшего Автарха.
Что дальше? Квант говорил, что путь в Антарктиду и Терминус лежит через страну Птиц, но он, наверняка, имел в виду самый прямой путь, который бы позволил ему вернуться в свою оболочку в кратчайший срок, ведь Амра, проситель приходивший перед Тламом, пришел из мест, граничащих с Антарктикой, но ему не пришлось пересекать страну Птиц, добираясь до музея. Следовательно, территория Амры не могла находиться совсем уж далеко от музея, так как очевидно, что у туземца не было бы ни возможности, ни желания пересекать целые континенты, а тем более, океаны, ради сомнительных выгод от загадочных высказываний Кванта. То, что они не так уж высоко ценили советы Кванта, было видно по тому, как редко они к нему обращались, и той по малой практической пользе от этих советов в мире, где им приходилось жить.
Квант, также, подтвердил догадку Мартелса, что земля Амры лежит где-то поблизости от прежней Тьерра-дель-Фуэго, а это, в свою очередь, означало, что музей находится в Южной Америке, вернее, на материке, оставшемся от нее - и что теперь существует перешеек или, по меньшей мере, полоска легко преодолеваемой воды между прежней цепью островов и покрытым льдом континентом. Это очень хорошо; отсюда очевидный первый шаг - не вмешиваясь, дать Тламу вернуться в свое племя. Если даже, в худшем случае, оно живет прямо к северу от музея, Мартелс все равно был настолько слаб в здешней географии, что не мог бы сам определить, где находится юг. И, что не менее важно, в какой стороне восток, где по свидетельству Амры лежит страна птиц.
По пути предстояло узнать еще многое, но тут возникала другая проблема. Мартелс теперь располагал не только телом, но и мозгом; но судя по опыту совместного проживания с Квантом, у него не было возможности получить доступ к знаниям этого мозга, не обнаружив себя перед его владельцем, да и тогда требовалось согласие этого владельца.
Пока что Тлам явно не подозревал о его присутствии; он просто пришел задать вопрос Кванту, вместо этого совершил ряд необъяснимых насильственных действий против полубога и бежал в ужасе перед случившимся и перед местью оракула. Обнаружив себя, Мартелс мог предстать в роли предка или даже Кванта; и он уже знал, что может перехватить контроль над телом Тлама, когда возникнет необходимость....
Нет, так не пойдет. Это просто ошеломит Тлама, если не приведет опять в панику, а продолжая путь, можно многое узнать. Лучше пусть Тлам, как можно дольше, принимает решения сам; время, когда Мартелсу придется вмешаться, наверняка наступит слишком скоро.
Тлам зашевелился, его глаза открылись, и перед ними предстали стволы, лианы и поганки. Туземец проснулся почти мгновенно. Вместо потягивания он замысловато изогнул все тело, не потревожив ни единого листка, а затем пристально вгляделся в заросли. Очевидно, он не увидел ничего настораживающего, так как без дальнейших предосторожностей поднялся на ноги и принялся завтракать гроздьями белых ягод. Их вкус и консистенция больше всего напоминали отварную овсяную крупу, мариновавшуюся лет десять в подсоленном белом вине, сквозь которое пропускали двуокись серы, но Мартелс так давно ничего не ел, что они показались ему деликатесом. В каких-нибудь нескольких метрах Тлам нашел огромный голубой цветок, наполненный росой или дождевой водой, теплой и сладковатой, но тем не менее, прекрасно утолившей жажду. Затем Тлам снова пустился бежать.
Туземец продолжал свой путь весь день. Он двигался, как лошадь, участвующая в скачках по пересеченной местности: бегом, трусцой, шагом; бегом, трусцой, шагом, каждый час он делал примерно десятиминутный перерыв, отдыхал, пил, съедал какой-нибудь вязкий плод или едкий гриб. Хотя путь его, по необходимости, был очень извилист, Мартелс к полудню заметил, что пробивающийся сквозь зелень золотой солнечный свет склоняется вправо. Удача! Они направлялись на юг, во всяком случае, примерно.
Незадолго до сумерек они достигли стремительного пенящегося речного потока, абсолютно непреодолимого на взгляд Мартелса, но ничуть не задержавшего Тлама. Он просто вскарабкался на деревья, образовывавшие туннель, сквозь который неслась река. Мартелс, никогда раньше не видевший влажный тропического леса и даже не читавший о нем, с изумлением обнаружил, что его крона, переплетенная тысячами лиан, образует свой мир, как будто у Земли есть вторая поверхность, или некий примитивный образ небес опустился, оказавшись в пределах досягаемости живых существ. В этих небесах змеи маскировались под лианы, лягушки жили и размножались в прудах, образованных венчиками огромных цветов, обезьяноподобные существа размером не больше крыс швырялись орехами с неприятной точностью и силой, а зеленые глаза, в глубинах которых таилось безумие, светились в темноте, которая была бы неудивительной в пещерах, но здесь, над землей, поражала. Но Тлам пробирался вперед, как будто кроны деревьев были для него столь же привычной средой обитания, как и лес внизу, и когда он вновь коснулся земли, река осталась так далеко позади, что не доносилось даже ее шума.
Эту ночь они провели на каком-то естественном помосте над землей, поутру оказавшимся деревом, кривым, как яблоня, но с плодами, похожими на грецкие орехи. Тлам легко справлялся с ними, сжимая в руке по две штуки сразу, чем напомнил Мартелсу грубый итальянский анекдот, слышанный им двадцать три тысячи лет назад. После этого завтрака Тлам спрыгнул на землю и продолжил путь, но уже не бегом; похоже, он находился в знакомой местности и приближался к своей цели.
И вот они ее достигли. Перед глазами Мартелса лежала, видимо, деревня, но не похожая ни на одну из виденных им раньше, даже на картинках. Хотя она занимала довольно большую поляну, по ее углам и в середине были оставлены пять древних деревьев, так что деревню покрывала плотно переплетенная лесная кровля. На поляне равномерно плашмя размещались тяжелые деревянные щиты, каждый диаметром футов пятнадцать с краями, приподнятыми дюймов на шесть от земли с помощью толстых деревянных клиньев, пропущенных сначала сквозь обод щита, а затем прочно вбитых в землю. Обода имели форму окружности, но кривизна щитов, автоматически отметила математическая часть сознания Мартелса, была настолько равномерной, что попытайся кто-нибудь по их выпуклости получить величину "пи", она наверняка оказалась бы равной трем целым нулю десятым, как ее замерили древние вавилоняне.
Все эти слегка выпуклые поверхности были покрыты переплетением лиан, усеянных шипами размером от колючек ежевики до грозных копий длиной почти в фут. Под этой сетью кое-где проступал дерн, из которого росло нечто, похожее на подвергшуюся мутации крапиву. Все в целом, от земли до лесной кровли, несомненно, представляло собой защиту от нападения с воздуха. Если бы у Мартелса и возникло сомнение в этом, его сразу рассеяли бы Птицы похожие на ястребов, от птенца до исполина - насаженные на центральный шип каждого щита, и пятна на концах всех крупных шипов. Некоторые из этих пятен явно были засохшей кровью, но большинство имели другой цвет, наводя на мысль о том, что они покрыты ядом.
При виде всего этого у Мартелса мелькнула мысль, что он напрасно покинул мозговую оболочку. Там высказывания Кванта об опасной разумности Птиц звучали абстрактно. Здесь же находилось конкретное свидетельство того, что Ястребиное Гнездо, племя Тлама, в любое время ожидает целенаправленной попытки Птиц всех размеров - не просто ястребов добраться до их внутренностей или оторвать им голову.
Вокруг не было видно ни души, но Тлам остановился на краю поляны и издал громкий крик. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем послышалось какое-то движение, полуэллиптический люк, прорезанный в крае ближайшей хижины, осторожно приподнялся, как дверца спортивного автомобиля, и наружу выглянуло лицо.