Старики замолчали. Кравец облокотился на стол и, склонив на руку всклоченную голову, похрапывал. Федосий Степанович вынул кисет и начал набивать остывшую трубку…

— Шо в Ялте курортники — народ був подходящий? — спросил он.

— Хороший народ. Я и сам думав, шо рабочего да крестьянского брата в наших краях мало бувае. Потом у водопада Учан-Су разговорился с народом. Люд наш, большинство — рабочие: токари, шахтеры, железнодорожники, ткачи, есть и учителя, колхозники, всякого трудового человека можно встретить. Курортники — разговорчивые. Я привык к ним. Бывало, объезжаю лес на лошадке и все норовлю встретиться с курортниками. Рассказывал им о лесе, о "пьяной роще", — есть такая — корявые сосны покачнулись от оползней и похылылись в разни стороны — туды, сюды, — як пьяни. А то показував сосны. Эх, и сосны тут, — прямые, высокие. Рубят, проклятые фашисты, наши сосны, будто в душу мою гвозди вколачивают. До войны я все деревья знал наперечет. Боже упаси погубить такую сосну! Берегли красоту пуще глаза, все для добрых людей, а теперь…

Больше я ничего не слыхал, уснул.

Утром из города пришла дочь Василия Ивановича — Анна Васильевна. Она принесла тревожные новости: недалеко от санатория «Тюзлер» ей встретились вооруженные немецкие группы. На некоторых поворотах и высотах фашисты строят оборону.

Анна Васильевна работала в Ялте. Боясь за оставшихся в лесу и связанных с нами родителей, она часто посещала их и настаивала на переселении стариков в Ялту. Павлюченко все оттягивал переезд до весны. Зимой непроходимые снега хорошо защищали лесника от частых наездов немцев, но с наступлением тепла вот-вот должна была открыться дорога, и теперь Павлюченко с женой, пожалуй, в самом деле было лучше уйти из этих обжитых мест. Находиться в партизанском отряде семидесятилетним старикам было бы, разумеется, физически слишком тяжело.

Начав подготовку к взрыву, мы сами предложили старикам уйти в город. Ведь после взрыва каратели непременно заподозрят лесника и, не задумываясь, расстреляют всю семью.

Утром мы прощались со славными стариками. Партизаны тепло провожали их, каждый старался засунуть в мешок Марии Павловны кусочек сахара — свою дневную норму, полученную от Федосия Степановича.

Мы энергично взялись за закладку взрывчатки. Кучер и Кулинич опутывали телефонным кабелем места взрыва и соединяли кабель в одну сеть, концы которой тянулись к домику Василия Ивановича, где был установлен индуктор от старого телефона.

Автоматчики прикрывали дорогу на семнадцатом километре.

В штаб прибежал разведчик Малий, взволнованно доложил:

— Из района санатория «Тюзлер» направляются к нам каратели.

— Много?

— Две колонны.

— Задержать!

— Есть!

Мы спешили. Весь штаб стал помогать подрывникам.

Оставив вместо себя старшего, я отправился к саперам.

Бурные потоки снеговой воды, текущей со склонов скалы Шишко, очень мешали работе наших диверсантов. Промокшие насквозь, партизаны торопились закончить подготовку.

— Как, Кулинич?

— Проклятая вода задерживает, давно бы все закончили.

— Сколько заложили?

— В пяти местах.

Мы осмотрели штабеля снарядов. Места для взрыва были подобраны удачно. Взрыв на любом повороте разрушал все нижние опорные стены, и от обвала верхней части дороги неминуемо должна была обрушиться и нижняя часть.

Встретил Захара Амелинова. Он шел ко мне торопливо, был взволнован.

— Гитлеровцы рядом, надо взрывать! Собирай народ в домик лесника.

Дали команду. Партизаны собрались. У ручки индуктора — начальник штаба ялтинцев Кулинич. Напряженная тишина.

— Вася, приготовиться!

Послышался лай собак.

— Взрывай!

Кулинич резко повернул ручку, крутнул — тишина. Еще раз… Ни звука.

— Что случилось? Взрывай! — крикнул я, весь вспотевший от волнения.

— Не знаю, — Кулинич еще раз повернул ручку, — ни звука. Он бросился к проводам, попробовал на искру.

— Здесь все в порядке… надо идти ниже, где-то разрыв. А может, фрицы оборвали?!

Вдруг совсем близко затрещали автоматы.

В комнату вбежал старик Харченко:

— Фашисты! Кругом фашисты. Идут сюда!!

— Комиссар, дорога за тобой, в случае чего, жди нас на скале Шишко, — выбегая, крикнул я.

Кучер, Кравец, Кулинич и Малий, намотав провод, скрылись вслед за комиссаром. Мы с автоматчиками сосредоточились за домиком в крутой балке.

Вдруг мы услышали стрельбу внизу. Она была сильная и приближалась к нам. Там — дорога, комиссар, люди… Неужели их обнаружили?

Группа партизан бросилась вниз. Стрельба все усиливалась. В промежутках я четко слышал крики, потом — частая дробь наших автоматов… Опять крики…

— Скорише, скорише! — торопил всех Харченко, нагруженный до отказа партизанскими продуктами.

Прыгая со скалы на скалу, мы через несколько минут встретили раненного в плечо комиссара и Малия.

— Ну, что?

— Кравец и Кучер вдоль провода пошли, а мы немцев отогнали.

— Идем, Малий! — позвали мы партизана и стали спускаться к диверсантам.

Малий скрылся за каменной глыбой. Мы ждали.

— Нашел Кучера, а обрыва так и не обнаружили, — вскоре доложил мне Малий.

Мы проползли еще метров пятнадцать. Скала стояла почти вертикально. Каким-то чудом мы спустились по ней.

Увидели Кулинича.

— Что, Вася?

— Ничего не понимаю. Все в порядке… Крутил, крутил, а взрыва нет.

Наверху снова раздалась стрельба.

— Скорее, скорее!

— Сашко… Гэй-гэй… Круты, найшов! — послышался внизу крик деда Кравца…

— Уходи сам, дя-дя Фед-я-я…

— Круты, кажу, круты!

— Я к Кравцу, а то взорвется, — кинулся Малий.

Не успел Малий вскочить на ноги, как стрельба и крики: "Хальт, хальт!" раздались метрах в двадцати от нас, именно там, где орудовал Кравец. В этой трескотне мы четко расслышали взволнованный голос старика:

— Круты, мать твою сто чертей, фрицы рядом!

— Что делать? — чуть не плакал Кулинич.

— Крути! — приказал я.

Все мысли мои были сконцентрированы на одном: дорога! Отдавая команду, я как-то не думал о том, что и Кравец и мы можем взорваться… Ведь заложены тысячи килограммов взрывчатки!

— Ложитесь скорее! — кто-то потянул меня к земле.

— Рот, рот откройте! — вот все, что я успел услышать.

Нельзя назвать взрывом то, что затем произошло. Что-то титаническое сжало голову, блеснуло пламя, какие-то черные предметы бесшумно летели в воздухе. Я был в полном сознании, глаза видели, но мир стал иным. Воцарилась абсолютная тишина. Я увидел, как Кучер выбрался из-под груды камней, видел косяк луны, вылезший из темной тучи, на снегу появились новые пятна. Кучер жестами объяснял что-то, я отвечал ему громко, но он меня явно не понимал. Тогда я понял: не слышу.

Не знаю, сколько мне пришлось находиться в таком состоянии, но постепенно слух возвращался. Какой-то шорох. Посторонился. Ниже затемнели тени.

— Кто?

Тихо. Спустился ниже. Луна ярко светила сквозь сосны. Темные прогалины. Хорошо. Взорвали-таки!

По тропе идут двое… точнее, идет один, а на его спине раненый. Пригляделся, узнал — Малий.

— Что случилось?

— Деда ранили, — ответил Малий.

Через несколько часов, собравшись на скале Шишко, мы медленно двинулись по яйле к Заповеднику.

Взрывом убило двух партизан, семерых ранило. Кравца — тяжело. Его несли на руках.

К рассвету далеко за нашими спинами показался столб черного дыма. Это гитлеровцы жгли дом Василия Ивановича Павлюченко.

Кравец поправлялся медленно. За ним ухаживали. Дед томился бездельем — выдумывал сказки, смешные истории и, чем мог, развлекал партизан. Глухота наша прошла, только у двух партизан продолжались еще головные боли и рвота.

Однажды, когда дед уже начал ходить по лагерю и помогал по хозяйству, нося воду с речушки, с ним встретился Малий. У них состоялся короткий, но самый приятный в жизни старого лесника разговор:

— Как, дядя Федя, насчет заявления в партию? — спросил Малий.