А из инженерской конторки приходила на свой конвейер взволнованная и измученно говорила девчатам:

- Вот! Опять брак вырос! За вчерашний день 54 пары брака. Ходила, ругалась в закройную передов и в мазильную.

И неутомимо ходила вокруг своего конвейера, осматривала и подмазывала каждую колодку, зорко следила, у какой работницы начинается завал, спешила на помощь и делала с нею ее работу.

* * *

Прорыв блестяще был ликвидирован. В октябре завод с гордостью рапортовал об этом Центральному комитету партии. Заполнена была недовыработка за июль август, и теперь ровным темпом завод давал 59 тысяч пар галош,- на две тысячи больше, чем было намечено планом.

В газетах пелись хвалы заводу. Приезжали на завод журналисты,- толстые, в больших очках. Списывали в блокноты устав ударных бригад, член завкома водил их по заводу, администрация давала нужные цифры,- и появлялись в газетах статьи, где восторженно рассказывалось о единодушном порыве рабочих масс, о чудесном превращении прежнего раба в пламенного энтузиаста. Приводили правила о взысканиях, налагаемые за прогул или за небрежное обращение с заводским имуществом, и возмущенно писали:

Ах, как эти правила безнадежно устарели! Угрозы взысканиями за прогул и порчу имущества на фоне того, что происходило вокруг, отдавали чудовищной академической тупостью стандартного сочинителя правил...

На заводе читали такие статьи и хохотали.

Конечно, было все это хоть и так, но совсем, совсем не так.

* * *

Отдельных курилок на заводе нашем нет. Курят в уборных. Сидят на стульчаках и беседуют. Тут услышишь то, чего не услышишь на торжественных заседаниях и конвейерных митингах. Тут душа нараспашку. Примолкают только тогда, когда входит коммунист или комсомолец.

- Гонка какая-то пошла. В гоночных лошадей нас обратили. Разве можно? И без того по сторонам поглядеть некогда,- такая норма. А тут еще ударяйся.

- Говорят: "семичасовой день". Да прежде десять часов лучше было работать. Не спешили. А сейчас - глаза на лоб лезут.

- Зато времени больше свободного.

- А на кой оно черт, время свободное твое, ежели уставши человек? Придешь домой в четыре и спишь до полуночи. Встанешь, поешь,- и опять спать до утреннего гудка. Безволие какое-то, даже есть неохота.

- Ну, слезай, Макдональд! Разболтался! Мне за делом, а ты так сидишь!

- На что мне ваше социалистическое соревнование? Что от него? Только норму накрутим сами себе, а потом расценки сбавят.

- Расценков сбавлять не будут.

- Не будут? Только бы замануть, а там и сбавят. Как на "Красном треугольнике" сделали. А тоже клялись: "Сбавлять не будем!" И везде пишут: "Мы! рабочие! единогласно!" Маленькая кучка все захватила, верховодит, а говорят: все рабочие.

Вздыхали.

- Нет, царские капиталисты были попростоватее, не умели так эксплоатировать рабочий класс.

- Дурья голова, пойми ты в своей лысой башке. Ведь капиталисты себе в карман клали, а у нас в карманы кому это идет,- Калинину али Сталину? В наше рабочее государство идет, для социализму.

- Я напротив этого не спорю. А все эксплоатация еще больше прежнего. Тогда попы говорили: "Работай, надрывайся, тебе за это будет царствие небесное!" Ну, а в царствие-то это мало кто уж верил. А сейчас ораторы говорят: "Работай, надрывайся, будет тебе за это социализм". А что мне с твоего социализму? Я надорвусь,- много мне будет радости, что внуки мои его дождутся?

- Вон пишут в газетах: "пламенный энтузиазм". Почему у нас соревнования подписывают? Коммунисты - потому что обязаны, другие - что хотят кой-чего получить. А нам получать нечего.

Такие струйки и течения извивались в низах. Не лучше случалось иногда и на верхах. Давали блестящие сведения в газеты, сообщали на производственных совещаниях о великолепном росте продукции. Неожиданно приехала правительственная комиссия, вскрыла уже запакованные, готовые к отправке ящики с галошами,- и оказалось в них около пятидесяти процентов брака.

* * *

Все это видела и знала Лелька. Но теперь это не обескураживало ее, не подрывало веры, даже больше: корявая, трудная, с темными провалами подлинная жизнь прельщала ее больше, чем бездарно-яркие, сверкающие дешевым лаком картинки газетных строчил.

Вовсе не все поголовно рабочие, как уверяли газеты, и даже не большинство охвачено было энтузиазмом. Однажды на производственном совещании в таком газетном роде высказался, кроя инженеров, Оська Головастое: что рабочий прирожденный ударник, что он всегда работал по-ударному и горел производственным энтузиазмом. Против него сурово выступила товарищ Ногаева и своим уверенным, всех покоряющим голосом заявила, что это - реакционный вздор, что если бы было так, то для чего ударные бригады, для чего соревнование и премирование ударников?

По тем или другим мотивам активно участвовало в соревновании, вело массу вперед - ну, человек четыреста-пятьсот. Это - на шесть тысяч рабочих завода. Были тут и настоящие энтузиасты разного типа, всею душою жившие в деле, как Гриша Камышов, Ведерников, Матюхина, Ногаева, Бася. Были смешные шовинисты-самохвалы, как Ромка, карьеристы-фразеры, как Оська Головастое. Были партийцы, шедшие только по долгу дисциплины. Прельщали многих обещанные премии, других - помещение в газетах портретов и восхвалений.

И вот из всех этих разнообразнейших мотивов,- и светлых, и темных,- партия умела выковать одну тугую стальную пружину, которая толкала и гнала волю всех в одном направлении - к осуществлению огромного, почти невероятного плана. Вместе с этим - медленно, трудно - воспитывалось в рабочей массе новое отношение к труду, внедрялось сознание, с которым нелегко было сразу освоиться: нет отдельных лиц, которые бы наживались рабочим трудом, которых не позорно обманывать и обкрадывать, которых можно ощущать только как врагов. Пришел новый большой хозяин,- свой же рабочий класс в целом,- и по отношению к нему все старые повадки приходилось бросить раз навсегда.

Какими силами был ликвидирован прорыв? Как могло сделаться, что те самые люди, которые в июле - августе работали спустя рукава, множили прогулы и брак в невероятном количестве,- в сентябре - октябре встрепенулись, засучили рукава и люто взялись за работу? То же случилось, что отмечается наблюдателями и на войне. Везде большинство - средние люди, подвижная масса; и зависит от обстоятельств: могут грозным ураганом ринуться в самую опасную атаку,- могут стадом овец помчаться прочь от одного взорвавшегося снаряда. Зависит от того, какое меньшинство возьмет в данный момент верх над массой,- храбрецы или шкурники.