- Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?..- кричал полковник, быстро по очереди ударяя колотушкой по губам пленных.

- Кто, кто, кто?..

Добежав до левофлангового, полковник обернулся.

- Не говорят, ваше превосходительство.

- Нет? - спокойно улыбаясь, спросил генерал Туркул, подходя к пленным вплотную.- А ну, посмотрим! - И, размахнувшись, он ударил кого-то наотмашь и закричал уже на все поле: - Нет?.. Выходи тогда!.. Нет, не ты, твою мать!.. Ты выходи, рыжий!.. Рас-стре-ляю!.. Ага?.. Просить теперь, хрен комиссарский!.. А ну?.. Где коммунисты?.. Где комиссары?.. Показывай! Рас-стреля-а...

Рыжий красноармеец побежал вдоль строя. За ним, сорвавшись с места, кинулся криволапый бульдог. За бульдогом - Туркул.

...Дождь моросил все сильнее и сильнее. По подбородкам пленных текла бледно-розовая, замытая водою кровь.

- Этот!.. Этот!..- испуганно тыкал пальцем на кого попало рыжий красноармеец.- Этот!.. И вот этот!.. Этот!.. Этот!..

Офицерская рота стояла в оцеплении.

Опустив голову, я смотрел на сапоги. Стоящий возле меня поручик Кечупрак тоже смотрел в землю. За ним, закрыв глаза и облокотясь на винтовку, стоял поручик Аксаев. Поручик Ягал-Богдановский держал голову прямо. Лицо его горело.

- Этот!.. И этот вот!.. Этот!..

Потом из оцепления вызвали поручика Горбика. Поручик Горбик еще на ходу зарядил винтовку. Заряжая, он улыбался...

- ...Сорок семь, ваше превосходительство!

- Пять бы десятков следовало!.. А ну?.. Твою мать, да показывай!.. Катись колбасой, твою... Рас-рас-стре...

- Товарищи! Да не виновен!.. Товарищи...

- Ей-богу...

- Господа!.. Бра...

- Ей-богу вот!..

- Бра-аттцы!..

И опять раздались три выстрела. Подряд.

...Тяжело переваливаясь на кривых лапах, вдоль оцепления прошел бульдог. В зубах у "его болтались клочья чьих-то штанов.

- Убирать не стоит! Мужики уберут.

И генерал Туркул отошел в кусты, чтоб оправиться.

Вечером наша хозяйка готовила яичницу.

Солома под сковородою ярко вспыхивала, бросая на стены желто-красные, быстрые тени. Сало шипело и брызгало. Откинув голову далеко назад, хозяйка стояла перед огнем почти неподвижно и, казалось, была так же недоступна огню, как и офицерам, уже четыре дня подряд пытающимся заменить ей "уведенного" красными мужа.

- Слушай, молодая, а как ты... насчет выпивона?..- спросил ее поручик Пестряков, когда солома наконец догорела и тяжелая круглая сковорода в руках хозяйки медленно поплыла к нам на стол.

- Если б раздобыла маленько, уважила бы нашу компанию. Как?

- Чего зеньки выпучил? Куда ставить-то буду? Тарелку подставь, что ль?

Хозяйка смотрела на нас из-под надвинувшейся на брови хустки.

- Молодая, а злющая!..- улыбнулся поручик Ягал-Богдановский.- Ну ее к черту, господа! Дура!.. В другое время и смотреть бы не стали, а она... фордыбачится!

В это время в хату вошел мичман Дегтярев.

- Господа, в полку не ладно что-то!

- Опять?

- Что такое?

- Да вот опять третий взвод куда-то отправили...

- Ну-у?..

- И не просто, господа,- с пулеметами... Я проследить думал, да прогнали меня... И что за время, черт рога сломит!..

- Говорят, господа, куда-то и четвертую роту повели. Подпоручик Тяглов разрезал яичницу и, нагнувшись, сопел над самыми желтками.

- Серьезное, видно, дело!

Пар над яичницей быстро садился.

- Да ну их к богу! Надоело!.. Офицеры подвинулись к столу.

- Не трогают - живи, завтра в бой - умирать будем!..

- Верно! Господа, а насчет николаевской как? Эй, хозяйка!

Но хозяйки в избе уже не было.

Я разостлал шинель в сенях, рядом со спящим на полу подпоручиком Морозовым.

Очевидно, офицеры в хате уже приканчивали яичницу.

- Ты! Пень сибирский! Пальцем не лазь!

- Господа, не перекинуться ль в картишки? В преферанс сыграем? доносились голоса из-за двери.

- Да сколько же, наконец, говорите вы? Триста семьдесят один? Верно?

- Нет еще... Куда! Триста пятьдесят девять только. Ведь двенадцать прихлопнул поручик Ягал-Богдановский. Потом кто-то закрыл дверь, и в сенях стало тихо.

Этой же ночью мы выступили на Орехов.

А не доходя до Орехова, на Сладкой Балке, где провели мы следующую ночь, мы узнали еще небывалую для Дроздовского полка новость: поручик Барабаш, старый офицер-доброволец Румынского похода, снял с себя погоны, повесил их на кусты и вместе со своим вестовым, бывшим красноармейцем, перебежал к красным.

- А знаете, что еще говорят? Знаете? - уже на пути от Сладкой Балки испуганно спросил меня поручик Кечупрак. И, обождав, пока подвода выехала на более ухабистую дорогу, он перегнулся ко мне и стал рассказывать под шум и треск быстро бегущих колес:

- Говорят, в четаертой роте - еще до этого - напали на след коммунистической ячейки Да, да, ячейки По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки, говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами,- вы понимаете? - возвращались опять Потому наш третий взвод и лежал в цепи Перед заставой он лежал Не знали? Это когда они в первый раз уходили А второй раз,- позавчера это черт дери, и не поверишь! - а второй раз они четвертую роту обрабатывали Ну конечно,- чтоб меньше свидетелей было. Все третий взвод. Как? Прижимкою брали на психику. Да так же, как и тот раз с пленными Но хуже еще, говорят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел... вместе с офицерами Что там творилось, говорят, господи!.. "Этот, этот, этот..." Так же вот было! Но со своими ведь!.. Черт возьми, ужас какой! И наугад, в свалку, огулом. Подумайте!

Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали опять гудело

Шли бои со 2-й Конной армией.

Трясло все больше и больше.

Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли поручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как старый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и ушел из полка, оскорбленный.

И еще я гадал о том - расстреляют ли его красные?

ОРЕХОВ

Мы сидели под упавшей оградой кладбища. Было совершенно темно Ни луны, ни звезд не было видно Со стороны кладбища, с тыла, несло сыростью и ночным холодом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступали красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух Ветра не было. Деревья на кладбише стояли не двигаясь В степи трещал кузнечик. Потом и он смолк.