Опираясь на костыли, все время пытаясь ступать на пятки, я медленно вышел в коридор. Пальцы ног, посиневшие после тифа, нестерпимо болели.

- Ну что? - спросила меня в коридоре сестра Вера. Я молча прошел в канцелярию.

...За окном бежали кубанские степи.

- Отойди!..

Полковник в галифе, вновь было показавшийся в вагоне, прижался к дверям.

Солдаты переглянулись.

- Разошелся-то! А!..

- Да не шуми ты!..

- Теперь уж зря будто!..

Подбодренный солдатским сочувствием, полковник вдруг выпрямился и гордо вскинул под мышкою портфель. Но под его сдвинутыми бровями старческие глаза бегали так же трусливо.

- Странный какой! - шепотом сказал поручик с "Георгием", кивая на вольноопределяющегося.- Фу ты, господи! Еще каша заварится... Уймите его, поручик!

Я молчал.

- Да уймите его, ребята! Ведь на людей, ребята, бросается. Непутевый какой-то...

На полу, среди седых станичников, сидела молодая казачка.

- Сам ты непутевый! - звонко закричала она.- Мало,- человека испортили, теперь еще обидеть ловчитесь, ду-роломы!..

- Молчи ты! Баба!.. Я тебя за слова за эти! Но солдаты опять загудели.

- Бабу не тронь!..- вступились за нее и седые станичники.

- Правильно баба толкует!..

- Да вы б лучше, господин хорунжий...

- Руки не доросли, чтоб бросать-то!..- кричала казачка, уже наступая на поручика.- Других бросать будешь!., я тебя, да с Еоргием твоим!..

А поезд уже подходил к Екатеринодару.

На шумном перроне Екатеринодарского вокзала вольно-определяющийся-марковец подошел ко мне снова. Глаза его блуждали.

- Господин поручик, разрешите доложить? Опираясь на костыли, я остановился.

- Господин поручик, разрешите немедленно же по вашему приказанию,быстро, точно рапортуя, рубил он,- мобилизовать всю эту штаб-офицерскую сволочь из примазавшихся, и на станции Ольгинской, не рассыпая в цепь... в цепь... Пулемет... Часто... Кровью...

- Истерик! - сказала за мной какая-то сестра.

Навалившись на костыли, я быстро отошел в сторону.

По слухам, на станции Ольгинской несколько дней тому назад была уничтожена чуть ли не вся Марковская дивизия. Я вспомнил об этом, отойдя от вольноопределяющегося. Но его уже не было видно.

- ...Неужели это правда?.. И... и... и комнат нет?..- заикаясь, спрашивал возле меня какого-то полковника остроносый военный чиновник, блестя из-под очков узкими, как щель, глазами.

- Комнат?.. Я бы и за ватерклозет, извините за выражение...

Кто-то меня толкнул. "Виноват!" - извинился кто-то другой.

- Петя!.. Петя!..- на груди у пожилого, ободранного подпоручика плакала женщина в платочке.- Петя, а Витя где?.. Петя!..

Возле подпоручика стояла девочка. Склонив набок голову, она играла темляком его шашки.

...Я опять навалился на костыли.

Около входа в зал III класса звенели чайниками калмыки Зюнгарского полка. Вдруг калмыки расступились.

Подняв голову, мимо них медленно проходил вольно-определяющийся-марковец. Он смотрел перед собой, заложив руки за спину.

Два калмыка нерешительно взяли под козырек.

Вечерело... С крыш капало...

На площади перед вокзалом стояли казачки.

- Да рассказывай!..

- Говорю,- не только казаки... Вот ведь и генерал Мамонтов помер. Все под одним богом ходим!..

- Мамонтов-то помер, а генерал Павлов не помрет... И не говори!.. Другое теперь начальство ставят... Не по-мре-ет!.. А Трофим твой,- вот как бог свят,- быть ему покойником!..

О выбившиеся из-под снега камни скрипели полозья саней.

- Какой станицы? - окликнула меня одна из казачек.

Быстро темнело. Я шел к баракам эвакопункта, черневшим далеко за вокзалом.

Бараки оказались длинными, серыми палатками, вышиной в двухэтажный дом. Колья под некоторыми палатками не выдерживали туго натянутых канатов и косо легли на снег. Освобожденные канаты тяжело хлопали о мокрый брезент.

Я подошел к центральной палатке. Вошел. На двухэтажных нарах лежали солдаты. Света в палатке не было. Тяжелый, мертвый воздух сползал с нар и пластами ложился на дыхание.

"Тиф!" - решил я и опять вышел из палатки.

Было уже совсем темно. Моросил мелкий дождь. Снег под ногами размяк и жадно засасывал костыли.

Мне хотелось одного: снять сапоги...

* * *

- ...А может, скрутить найдется? Я обернулся.

Маленький тощий солдат, закуривая, глядел на меня быстро бегающими глазами.

- Куда, брат, кости тащишь? А?.. Смотрю на тебя, думаю,- рассыпешься аль нет? Ну идем, идем! Укажу место.

И мы подошли к маленькой палатке около самого железнодорожного пути.

В палатке никого не было. Стоял стол. Возле него - табурет.

- Канцелярия, видно,- черт с ней!.. Ну иди же, иди! Хочешь, чаем порадую?.. Сбегаю вот,- там куб есть... Хочешь?.. Да скажи хоть слово одно! Немой, что ли?..

Я снял сапоги и уже ложился на стол.

- Черт дери, темно вот,- не вижу глупой твоей хари. Да откуда ты? А?.. "Откуда ты, прелестное дитя?" - запел он вдруг приятным тенором.

- Вольноопределяющийся? - спросил я, немного удивленный.

- ...щаяся...

- Как?

- Титьки, дурак, пощупай! Поймешь... Вольноопределя-юща-я-ся...

Над палаткой хлюпал ветер. Я засыпал...

- Канцелярия это, господин поручик. Лежать тут не полагается!..

"Вольноопределяющейся" в палатке уже не было. Надо мной стоял писарь. За отстегнутым углом двери серело бледное утро.

- Разрешите попросить вас, господин поручик, освободить, так сказать, это вот место...

Я поднял голову, но сейчас же вновь ее опустил. Воли, чтоб встать и выйти на холод, у меня не было.

- Уйди! - сказал я шепотом.

- Очередные задачи, господин поручик...

- Уйди!

- ...требуют...

- Уй-ди-и!..

Подняв узкие плечи, писарь покорно вышел. За спиной его болтался отстегнутый хлястик шинели. Руки торчали, как отпаявшиеся ручки самовара. Я закрыл глаза.

- ...не подходи!!! И всех по ко-ман-де!!!..- кричал кто-то за палаткой.

- Сюда!.. Сюда!.. Дежурный!..

Потом все стихло.

Только в тишине за брезентом прыгал, кашляя, чей-то торопливый смешок...

Минут через десять в палатку вошел врач. Толстый, подвижной, он шел вприпрыжку. Размахивая руками, то и дело щелкал пальцами.

- ...Я не пойду!

- Но, поручик...

- Я не пойду!.. Доктор растерянно улыбался.

В дверь забежал ветер. Мятые бумаги на полу закружились.