Личные обстоятельства населения, честно говоря, трогали нас все же мало. Не только по черствости; мы сталкивались с людьми кратко, в ситуации приказа и подчинения, когда исстрадавшиеся пейзане неискренне улыбались, открывая в пятый раз за полчаса багажник, а осененные хоть какой-нибудь властью надменно вскидывали "корочку" в окно и упорно стремились объехать очередь. Полутюремная жизнь за колючей проволокой с редкими выездами на почту, однообразие, вечное принуждение кого-то к выполнению бессмысленных требований и начальственный тяжкий пресс вытомили до корней уже за первый месяц. В манерах утвердилось раздражение, вспыхивающее яростью от малейшей искры, боеспособность истачивало скрытое пьянство. И все же простаивая сутками на обрыдшей дороге, видя житье проезжающих и перебрасываясь словом-другим с настроенными лояльно, самые твердолобые начинали смутно что-то понимать. Зарождалось даже сочувствие - предмет, в службе лишний. На деле, впрочем, носившее отвлеченный характер, как к чужим бедствиям в теленовостях. Жаль бедолаг, но это их проблемы...
Созерцая в ясные дни снежные пики на горизонте с лагерно-армейской тоской, думали мы об одном: когда это кончится? Теперь понималось, отчего сменяемые нами парни мотали как с пожара без понукания, бросая шмотье, казенные простыни и даже левые боеприпасы, накопленные трудом и обычно конвертируемые у прибывших в огненную воду, "хрусты" и домашнюю жратву. Мы стойко глотали едкие выхлопы адской смеси, местной самопальной горючки, резавшей глаза, бронхи и оседавшей копотью на плащевых комбинезонах-"шуршунах", закупленных для отряда при отправке на спонсорские средства. Выбитого из мрачных спонсоров по слухам хватило бы на полярные костюмы с подогревом, где-то все эти тысячи с тушенко-сгущенками благополучно осели, но заглядывать начальству в известный отдел военное правило воспрещало. Особую ненависть вызывали КАМАЗы, жирно коптившие чистой нефтью. Выхлопное жерло крепилось у них за кабиной таким образом, что при начале движение после проверки они испускали в лицо густочайшее облако, мстя за трату времени, чинимые препятствия и обиды всех лет. Малоприятными оказывались даже выходные дни, по которым в райцентре открывался базар всечеченского, судя по количеству покупателей и негоциантов, масштаба. Утром товар везли одни, ближе к вечеру его тащили назад другие в таких же замызганных "шестерках" и "Волгах", маршрутках, автобусах, забитых челночными клетчатыми сумками, которые приходилось снова просматривать под страхом взыскания хотя бы внешне.
Поражали равно интенсивность торговли и первобытный ее характер: тонущий в грязи рынок с дырявым полиэтиленом над столиками, минитолкучки на всех перекрестках центральной Советской улицы, изгибавшейся от бывшего исполкома до нашей окраины с постом. Доски на ящиках вместо прилавков, пирамиды консервных банок и желтые масляные бутылки, связки привозной сухой рыбы. Стояли раритетные металлические ларьки в рыжих потеках, с козырьком-ставнем и свечой внутри по замене выбитых стекол той же пленкой. Вдоль дорог красовались скамейки и целые стенды с домашней выпечкой, изукрашенными по всем правилам кондитерского искусства пирожными и даже роскошными свадебными тортами в хрусткой прозрачной оболочке. Тут же могла стоять мочеподобная жидкость в здоровых бутылях и емкостях с брендом "дистопливо дешыво из России" на фанерках, сулившим высокое качество "импортного" товара. Подоконники домов украшали выставки-продажи сигарет, жвачек, сникерсов и напитков, включая ситро "Буратино" в стеклянной таре с той самой месяцевидной этикеткой. Она так же отклеивалась на концах и значилась оттиснутой в 1986 году, хотя могла быть с уцелевшей печатной формы. Стоил дивный напиток три рубля; разок поблевав, самые укоренелые похмельщики начинали предпочитать завозную дристную воду из пожарной цистерны - таинственные изготовители не только пренебрегали фильтровать сырье из ближайшей канавы, но и добавляли вместе с жженным сахаром что-то мало совместимое с жизнью.
Семечки, пачки "Донского табака", непривычно желтую ростовскую "Приму", пиво, осетинскую водку и дербентский "коньяк" с соответствующими наценками везли, несли и прикатывали на тележках и велосипедах прямо на пост. А подлинная река транзитного ширпотреба ежедневно текла мимо, вызывая у нестойких соблазн припасть к ней хоть на миг. Склонные к умствованиям жевали слово менталитет, достигшее самых широких серых масс: торгашество в крови. От нужды, конечно, и не так начнешь крутиться, но надо ж и склонность иметь. Даже под снегом было видно, какими сорняками заросли поля окрест. Остальные выражались проще: торгаши, воры и разбойники, у них это в крови... Термины "обезьяны" и "чурбанота" оба разряда использовали предпочтительно.
Задачей блокпостов являлась проверка транспорта и следующих на нем лиц с целью выявления запрещенных предметов, улик, боевиков и преступников, еще не находящихся в розыске и тем паче в него объявленных, краденных машин и добра. Действенных методик выполнения отечественная военно-полицейская система так и не выработала, оставаясь на уровне копания в поклаже и пристального чтения паспортов. Впрочем, что еще выдумать; позже я видел кадры действий потенциальных союзников в захваченной арабской стране: зачистка кварталов с вытаскиванием подозреваемых на улицу под стволами, узнаваемый блок на дороге... Повеяло чем-то знакомым, почти своим. Известную сдерживающую роль сеть постов и полупассивное силовое присутствие играли, но явно не соизмеримую с их размерами, затрачиваемыми средствами и энергией людей. Реальность же исполнения обязанностей выглядела более чем убого.
На ветхом пункте регистрации граждан и транспорта, огневой точке из прохудившихся мешков с песком и шифериной сверху, лежали в грязных папках всяческие ориентировки, списки преступников и угнанных телег. База данных пещерной эпохи, так сказать. Первое время мы честно пытались заглядывать в них при изучении документов и госзнаков машин, и даже поймали одну преступную "копейку". Уложенный ретивым постовым на капот дядька с тоской тянул: