Повариха приготовила обед на троих, и, в честь такого случая, поджарила трех жирных куриц, которые приготовила с винным соусом и белыми грибами, добавив на гарнир некоторые быстро зажаренные овощи, приправленные луком и некоторыми другими растениями. Короче говоря, это была лучшая еда, которую Тевна ел за несколько последних лет, и он никак не мог остановиться, нахваливая как еду, так и гостеприимство хозяев. Когда, наконец, еда кончилась, все трое перешли в гостиную, где повариха приготовила им сладкие ягоды и апельсиновый ликер.

— Мой дорогой муж, — заметила Даро, — не кажется ли вам, что в комнате немного холодновато?

— Откровенно признаться я ощущаю это, — сказал Кааврен. — Но это меня не удивляет, так как, как вы видите, открытое окно глядит прямо в океан, сейчас довольно поздно и с моря дует весьма прохладный, хотя и приятный ветер, а также доносится освежающий запах, который я так полюбил за эти годы.

— Да, но сегодня у нас гость, и мы не можем разрешить ему замерзнуть.

— Да, это правда, и тем не менее, как вы видите, у нас есть поленья для камина; потребуется буквально несколько мгновений, чтобы зажечь огонь и нам всем будет тепло.

— Тогда давайте начнем — а, нет, подождите. Быть может наш гость хочет, чтобы честь зажечь огонь была предоставлена ему?

Тевна поклонился. — Я был бы очень счастлив, Графиня. На самом деле я должен сказать, что ничто не могло доставить мне большей радости, чем посещение этого замечательного города и то, что мне не надо зажигать никакой огонь, кроме этого.

Разговор во время обеда никаким образом не касался работы Тевны, но теперь, когда пирологист упомянул об этой теме, Кааврен сказал, — Разрешите мне сказать, мой дорогой соплеменник, что мы просто счастливы, узнав, что, по меньшей мере на этот раз, мы избежали вспышки Чумы.

Тевна быстро и умело разжег огонь, и несколько раз дунул на него, чтобы быть уверенным, что он хорошо горит; после чего вернулся в свое кресло, вымыл руки и кивнул Кааврену. — У меня довольно странная профессия, потому что я никогда не бываю более счастлив чем тогда, когда я узнаю, что мне не надо ей заниматься.

— Да, понимаю, — сказала Кааврен. — На самом деле, когда я был Капитаном гвардии Его Величества, я был счастливейшим человеком на свете, когда мне не было нужды что-то делать.

На это Даро слегка улыбнулась. — Я думаю, милорд муж, что то, что вы сказали, не совсем точно.

— Вы так думаете, миледи моя жена?

— Да, это мое мнение.

— Хорошо, давайте это рассмотрим. Почему вы так думаете?

— Потому что я имела честь видеть вас в такие времена, и я видела вас, когда вы были в величайшей опасности и в самый разгар рискованных приключений.

— Ну, и что с того?

— И мне кажется, что были намного счастливее, когда вам отовсюду грозила смерть.

— Ча! Вы так думаете?

— Я более чем думаю так, милорд, я убеждена в этом.

— И тем не менее мне кажется, что я не припоминаю, что был счастлив в эти мгновения.

— Вы не припоминаете? Тогда вернитесь в то время, когда Островитяне пытались высадиться на берегу, и вы были везде и повсюду, готовясь к защите, размещая резервы и договариваясь об условных сигналах.

— Да, это я помню.

— И я хорошо помню, милорд муж, я отчетливо помню, каким светом сияло ваше лицо в такие времена, как вы жили полной жизнью и наслаждались каждым мгновением.

— Да, верно.

— И значит?

— Значит есть кое-что в том, что вы сказали.

Даро улыбнулась.

— Но, — добавил Кааврен, — разве вы не видите, что сейчас нет настоящих дел?

— Вы думаете, что нет настоящих дел? — сказала Графиня.

— А вы не согласны?

— Да, не согласна.

— Ну, и какое дело вы считаете настоящим?

— Вот: я считаю, что готовятся серьезные дела.

— Серьезные дела?

— Ну, разве вы не послали нашего сына?

— Было невозможно отказать.

— Я считаю, что это предзнаменование.

— Возможно вы правы.

— О, я убеждена в этом.

— И следовательно?

— Следовательно готовятся серьезные дела, и вам нужно обязательно участвовать в них.

Кааврен покачал головой. — Нет, моя дорогая Графиня, я боюсь, что те времена, когда я участвовал в мало-мальски серьезных делах давно прошли.

— Ага, вы так думаете!

— Я уверен в этом.

Даро не ответила ему; она знала, что любые ее слова не сделают ничего хорошего. Поэтому она сделала единственную вещь, которую могла сделать: она бросила красноречивый взгляд на Тевну, пирологиста. Тевна, со своей стороны, увидел, что на него смотрят, и, более того, понял, что этот взгляд что-то означает. К чести Тевны этого взгляда, вместе с предыдущим разговором, оказалось достаточно, чтобы мгновенно понять, чего от него хотят.

— Хорошо, — сказал Тевна, отводя взгляд от Графини, переводя его не на Графа, а, скорее, на огонь. Таким образом показалось, что он скорее обращается к огню, а не к Кааврену, когда он сказал, — Я не хотел бы спорить с вами, мой дорогой соплеменник, но я не уверен, что сказанное вами правильно.

— Как, вы думаете, что я где-то ошибся?

Тевна отвернулся от камина, как если бы он увидел там то, что огонь должен был показать ему, и повернулся к Графу, сказав, — Да, есть некоторые вещи, о которых вы не подумали.

— Что ж, это возможно, никто не может обдумать все, наш ум не в состоянии охватить весь мир.

— И это несомненная правда, — сказал Тевна. — Так что выслушаете ли вы то, что я хочу вам сказать?

— Конечно выслушаю, и по двум причинам: во-первых из-за того, что все ваши слова наполнены глубоким смыслом; во-вторых вы одновременно и гость и соплеменник, и поэтому только из одной вежливости я в любом случае должен выслушать вас.

— Тогда вот то, что я хочу вам сказать.

— Уверяю вас, все мое внимание обращено только на вас.

Тевна хотел что-то сказать, но потом заколебался.

— Давайте, соплеменник, — сказал Кааврен. — Говорите все, что хотите.

— Хорошо, но я боюсь, что переступлю границы вежливости.

Кааврен пожал плечами. — Не имеет значения, я хочу выслушать ваше мнение.

— Очень хорошо, вот: я говорю вам, что вы до сих пор страдаете от боли.

— От боли?

— Да, мой дорогой хозяин. Ваша душа страдает от того, что вы считаете своим поражением, и это причиняет вам беспокойство. Я хорошо знаю эту боль, потому что она двойник моей собственной.

— Прошу прощения, но даже если то, что вы сказали, правда — а я не отрицаю этого — я не в состоянии увидеть, как это связано с нашим разговором?

— Вы не видите?

— Абсолютно, уверяю вас.

— Хорошо, я вам объясню.

— Очень хорошо. Я продолжаю слушать, пока вы будете делать это.

— Вот объяснение: есть одна вещь, которую боль, все равно душевная или физическая, всегда делает.

— И что это?

— Она обращает внимание страдающего внутрь него.

— Вы так думаете?

— Поверьте мне Граф; во время моей работы я видел множество людей, страдавших от боли, и у всех них одна вещь была общей — для них очень трудно было подумать о том, что происходило вокруг них, потому что телесная боль или страдания души всегда толкали их внимание внутрь себя; только когда у нас не болит ни тело ни душа, мы в состоянии ясно видеть мир вокруг нас.

Кааврен тщательно обдумал его слова; Даро, должны мы сказать, оставалась безмолвной, но самым внимательным образом слушала Тевну. Наконец Кааврен сказал, — Ну, похоже вы правы.

— Я убежден в этом. И, если я прав…

— Да, если?

— Тогда вы должны мне разрешить продолжать.

— Очень хорошо, продолжайте.

— Вот, это все, что осталось: поскольку вы страдаете от боли, вы не способны ясно видеть все, что происходит вокруг вас, и, поэтому, вы пропустили жизненно важный факт.

— Ага! Я пропустил какой-то факт?

— Я верю в это.

— Жизненно важный факт?

— Точно.

— Ну, и что же это за жизненно важный факт, который я пропустил?

— Вы хотите, чтобы я сказал вам?