- Я не разбираюсь в ваших подсчетах, - сказал он Эрбану, - в них, наверное, меньше веса, чем в одном атоме водорода! Конструкторы высчитали скорость полета "Золотой мушки" с такой же точностью, как и скорость "Путника"! Вашему мнению противостоит авторитет ученых, как свет солнца неясному мерцанию! Все восемь человек справедливо посмеялись над вами. И я тоже, простите, присоединяюсь к ним...
- Так, значит...- прохрипел Доминик Эрбан, и в его глазах погасли искорки.
- Подождите, - продолжал Петя, - я еще не сказал последнего слова. Я все же не буду девятым, но вы должны понять, что у меня для этого совершенно другая причина, чем ваши наивные, дилетантские и устрашающие расчеты.
- Что, что вы говорите? - закричал Эрбан и подскочил в кресле, чуть не перевернув его. - Я не расслышал, повторите, повторите...
- Повторяю, я не полечу на "Путнике"...
- Вы не полетите? Звезда моей матери, это правда?
- Я решил не лететь еще до того, как вы ко мне пришли, - сказал Петя, и в этот момент он был твердо убежден, что так оно и есть. - Вы чуть не испортили все вашими ужасами, которым вы и сами-то не верите...
Юноша схватил Петю в объятия, приподнял его и пустился танцевать с ним но комнате, потом ухватился за ручку кресла и сделал на ней стойку.
Перевернувшись через голову, он спрыгнул на ковер ж начал без остановки кувыркаться по ковру и по креслам, словно желая доказать, что, кроме всего прочего, он владеет и этим искусством, на случай если бы оно когда-нибудь понадобилось...
Радость Доминика была так безыскусственна, в ней было столько детского, а пожалуй, и наивного желания развеселить зрителя и таким образом отблагодарить, его, что Петя не выдержал и начал сочувственно следить за его акробатическими номерами. А когда юноша выбился из сил и в изнеможении опустился на кресло, Петя совершенно растаял и разоткровенничался:
- То, что заставляет меня пока остаться здесь, сильнее стремления ученого к познанию. Я тоже мечтал подняться вверх, познать непознанное, как и вы сейчас, я отдал этому всю свою молодость, а теперь все померкло...
- Значит, здесь замешана девушка! - воскликнул юноша.
Этим восклицанием он, сам того не подозревая, нежно тронул Петю за сердце. Лед был сломан, сердце Пети захлестнула волна доверия. Он был готов сию же минуту открыть юноше свою сладостную тайну, поделиться с ним своими тревогами, рассказать о своих сомнениях.
Петя разговорился. И, как раньше он необоснованно ожесточался, так теперь он вдруг обмяк. Он рассказывал о том, как жил до сих пор, как все время возился в лабораториях и как его мозг тоже превратился в лабораторию, в которой не было места ни для чего облагораживающего - ни для песен, ни для ландышей, которые девушки приносят из Дворца цветов. За холодным светом звезд в телескопе он не видел рубиновых звезд на вершинах домов-гигантов и гирлянд огней, окаймляющих магистрали и набережные каналов. И только ясное лицо Ольги, как солнышко, осветило ему землю.
Юноша слушал, но его интерес не выходил за пределы правил приличия. Когда Петя закончил, он вежливо выждал несколько мгновений, а потом прямо и без обиняков спросил, как Петя думает устроить, чтобы он, Доминик Эрбан, занял его место на воздушном корабле. После этих слов Петя поднялся и, укоризненно посмотрев на юношу, решительно подошел к аппарату. Он вызвал инженера Покровского. Вскоре он услышал его голос. А через несколько мгновений принял его лицо и передал ему свое.
Инженер Евгений Покровский был старым другом и сотрудником знаменитого Криштофа Бернарда, а теперь - большим заступником и, если можно так выразиться, защитником его сына. Петя в основном благодаря ему был удостоен чести из тысячи кандидатов быть принятым девятым в состав экипажа. Инженер Покровский считал своим долгом перед умершим другом сделать из Пети наследника славы его отца и при этом охранять его, насколько это вообще в человеческих силах.
- Евгений Павлович, здравствуйте! - начал Петя, наведя на фокус его угловатое багровое лицо с крепким внушительным носом. На одно мгновение на синих глазах сверкнули круглые стеклышки без оправы и тут же снова слились с моложавым лицом, так что казалось, будто Покровский вообще не носил очков.
- Петя, сын мой! - послышался мелодичный бархатный бас. Полные губы сложились в счастливую улыбку. - Поздравляю тебя с великим завтра! Сынок, наконец ты дождался - наступила твоя минута, попрощайся с миром...
- Евгений Павлович, - перебил его быстро Петя, - я хочу вам что-то сообщить, я передумал, я не полечу завтра с вами...
- Что ты говоришь, Петя?
- Я не полечу! Останусь на земле!
По лицу Покровского пробежала тень, оно както сразу погасло. Но только на одно мгновение.
Тотчас же оно снова озарилось прежней улыбкой.
- Ты не полетишь с нами? В общем это хорошо! Я понимаю тебя, мой мальчик! Понимаю, мама, да? Ну, ничего...
Он продолжал говорить таким же мелодичным, словно ласкающим басом, но все же с несколько другим оттенком, как будто более глубоким...
- Евгений Павлович, не сердитесь на меня, но я не могу иначе...
- Отчего же мне сердиться, дурачок? Я даже рад, радуюсь вместе с твоей мамой, передай ей привет от меня! Так, значит, ты не полетишь, - сказал Покровский задумчиво, но тут же снова повеселел: - А ты знаешь, что доставишь этим огромную радость одному хорошему человеку?
- Знаю, Доминик Эрбан как раз находится у меня...
- У тебя уже! Вот вездесущий! Покажи-ка мне его!
- До свидания, Евгений Павлович! Только но думайте, что... Я полечу следом за вами, когда немного осмотрюсь в этом мире, и тогда я скажу вам, почему я не мог лететь с вами... Счастливого пути!
Петя отошел со света и дал знак Эрбану. И вдруг ему стало немного стыдно. Он видел, с каким нетерпением юноша бросился к аппарату, - в эту минуту он пожалел о чем-то. Ему не хотелось слышать их разговора, он еще увидел, как лицо инженера Покровского снова просияло, услышал сказанные добродушным басом слова: "Приветствую вас, молодой человек" - и побежал к двери...
В коридоре он подумал о маме, должно быть, потому, что ему напомнил о ней Покровский. Он заторопился в ее комнату. Как могло случиться, что до сих пор он даже не вспомнил о ней?