— Ах да. — Баал-Шем явно был под впечатлением сдержанности капитана. С известными усилиями, прибегнув к некоторой магии, я могу ограничить воздействие имени Бога, так чтобы оно не причинило вреда определенной категории персон. И на этот раз, чтобы потешить свое чувство юмора, я исключил обладателей прекрасного зада…

— Ага, понимаю, — промолвил Солово.

— Но это отнюдь не значит, что путешествующему на корабле равви из иудеев позволительно услыхать благословенное имя и жить.

— Надеюсь, этого не случилось? — спросил капитан.

— Увы, ты ошибся! Равви необычайно скромен, преждевременно зрел и со спины напоминает грушу — форма сия приобретена им в результате долгих и усердных занятий… Нет, выходит, что он уже знал это имя — помогла ли тому ученость или молитва, — а посему не разделил общую участь.

— Мне бы хотелось встретиться с этим человеком, — проговорил Солово, словно бы прося одолжения.

— Так оно и будет, капитан. Его судьба — в твоих руках. Ты вправе позволить ему закончить свое посольство от каирских евреев к их оттоманским собратьям; можешь поговорить с ним или попросту выбросить за борт.

Солово наконец смилостивился над Баал-Шемом и извлек другую бутылку с вином из своего запаса.

— Я бы предположил, — он отвернулся, чтобы не видеть крупных глотков, что с подобным человеком мудрее всего обойтись самым мягким образом.

— А… — ответил Баал-Шем, неохотно отрывая губы от алой струи. — В этом разница между мной и ним, между его… философией и понятиями Феме. Он может знать не произносимое всуе имя, но никогда не сможет воспользоваться им!

Тут с захваченного египетского корабля донесся странный вопль, отличающийся от бессмысленного восторга, к которому Солово и Баал-Шем успели привыкнуть. Они огляделись и заметили пару пиратов, выставивших на поручень для всеобщего обозрения юнца с золотистой кожей.

— Живого нашли, — пояснил боцман, обращаясь к своему капитану. Прятался под грудой мертвецов.

— Ну и денек! — воскликнул Баал-Шем. — Сплошные чудеса.

Солово ничего не сказал, однако позволил мотыльку радости дожить положенный срок. Поскольку сей юнец ничем не был похож на не по годам умудренного теолога, путешествие обещало быть куда более интересным, чем он ожидал.

Устроившись удобно в чреве египетского бегемота и потопив галеру «Солово», Баал-Шем объявил, что желает быть доставленным в Сицилию. Учитывая уже известное, его надлежало ублажать всеми возможными способами, и Солово направил корабль на нужный курс.

Капитан с умеренной скорбью воспринял потерю своего морского дома, обеспечивавшего его пропитанием последние несколько лет, однако ему не хватало рук, чтобы одновременно вести египетский приз даже под полными парусами и грести на «Солово». Памятуя прежние времена, они дождались, пока оставленная галера задрала к небу корму и стрелой исчезла под волнами. Солово даже поискал вдохновения, чтобы описать в стихах горькое зрелище, но не смог придумать подходящей строфы.

После этого Баал-Шем, не желая более разговаривать, направился в царственный павильон, чтобы предаться собственным мыслям, коих пираты не смели прерывать. А посему Солово приступил к встрече с выселенной из павильона принцессой Хадинэ и удачливым-в-своих-занятиях равви из Каира.

Принцесса, к разочарованию Солово, находилась в постоянной ярости и бесформенном черном платье. После того как уши его подвергались непрерывному и непонятному натиску в течение целого дня, Солово уже начал тешить себя мыслью, как отдаст ее для развлечения экипажу, чтобы хоть раз в своей ничтожной и ограниченной жизни они получили представление о том, как живет 0,0000001 процента населения. Впрочем, здравый смысл оказался сильнее, и мир был наконец восстановлен с помощью черного мешка, накинутого на голову принцессы и тем самым дополнившего скромное облачение. Какие бы претензии египетский султан ни возымел в будущем к капитану, нарушения исламских требований к женской одежде среди них значиться не будут.

Равви звался Мегиллахом, и первой мыслью Солово было усадить его за весла, где так не хватало гребцов. Едва ли мягкое тело выдержит путешествие, однако равви получит возможность пасть за правое дело; увеличивая расстояние между Солово и Египтом, он приложит руку к посрамлению ислама вообще и Египта в частности.

Вышло так, что равви Мегиллах спас свою жизнь (не подозревая того), мастерски изложив за обедом в первый вечер пять Ноевых заповедей. Поскольку Солово всегда стремился уравновесить свою жизнь между потребностями плоти и духа, он решил сохранить компанию в лице золотоволосого юнца и равви (этот поступок Мегиллах ошибочно принял за доброту). Для них двоих путешествие сделалось увеселительной прогулкой… для компенсации Солово решил помолиться тазовой кости св. Петра.

Однако все хорошее рано или поздно кончается. Сквозь дождь и туман впереди замаячил берег Сицилии. Без всяких извещений Баал-Шем вышел из транса, и мимо пиратов, разбегавшихся от него, словно котята от таза с водой, прошествовал к борту и подозвал к себе капитана Солово.

— Я ухожу, — просвистел он с той мягкостью, которую позволяла ему оловянная глотка.

Солово с сомнением глянул на темное и бурное море.

— Прямо сейчас? — удивился он. — Я мог бы подвезти вас поближе.

Баал-Шем качнул головой.

— Нет, спасибо за доброту, это не нужно: я дойду и отсюда.

— Понимаю… — ответил Солово, отбросив всякие сомнения, — но…

— Это еще одна из моих крохотных штучек, — пояснил Баал-Шем. — Подобное знание приходит с пониманием того, что я делаю.

— А именно? — торопливо осведомился Солово. Казалось, безобидный вопрос.

Однако Баал-Шем на подначку ответил улыбкой.

— Ты должен направиться в Рим, — заключил он.

— В Рим?

Баал-Шем, предвкушая, рассматривал берег, стремясь скорее там оказаться.

— Да, там-то и начнется твоя истинная жизнь, та самая, которую ты разделишь с нами. Радуйся, для тебя у нас уготованы великие планы.

Солово без особого труда воспринял новость невозмутимо.

— Готовы ли вы сообщить мне, в чем именно они будут состоять?

— Пока еще нет, капитан. К тому же они несколько текучи. Но не беспокойся, тебе придется лишь оставаться самим собой.

— Ну, это дело нетрудное, — сухо заметил Солово.

Неожиданно встревожась, Баал-Шем обернулся.

— Нет, — проговорил он голосом настолько серьезным, насколько допускали его возможности. — Могу открыть тебе это — всегда быть самим собой нелегко. — И с этими словами он не без труда влез на борт и соскочил вниз. Общий вздох облегчения вырвался из глоток суеверного и в высшей степени податливого к расизму экипажа.

Солово перегнулся через борт и обнаружил, что смотрит почти в глаза негру, стоявшему на воде, как на раскачивающейся платформе.

— В Риме тебя встретят, — услышал капитан. — Расплатишься с экипажем, а корабль, принцессу и реликвию передашь папе. И смотри — ничего не утаи… Мы верим тебе.

— Вот уж не посоветовал бы! — отозвался Солово.

— Пора кончать с прежней жизнью. Я желаю тебе добра. И венецианец тоже.

— Кто-кто? — переспросил капитан.

— Венецианец, — ответил Баал-Шем, показывая на море возле своих ног. Он просит, чтобы я пожелал тебе успеха… невзирая на все. Ох, разве ты не знал? Он сопровождал тебя во всех вояжах… в особенности после того, как узнал, что ты из наших. Вот, смотри!

Солово поступил, как ему было указано, и даже в сумраке заметил клочок моря длиной с человека, покрытый пленкой сине-зеленой слизи. Она вдруг забурлила и закипела, и Солово ощутил омерзение.

— Он все еще человек? — спросил капитан, приглядываясь. Пленка вновь запузырилась.

— Номинально, — пояснил Баал-Шем. — Высшие умы способны общаться с ним, однако он утверждает, что долгое пребывание в воде пробудило в нем склонность к морской жизни. Что и неплохо, поскольку он все равно вольется в нее, как только процесс разложения завершится. — Баал-Шем поглядел на темнеющий горизонт и заметил, что день кончается. — Однако я не могу проводить свое время в праздной болтовне, мне еще нужно дестабилизировать одну династию.