- Целесообразнее разобрать верхнюю треть того, что уже собрано, и доступ к камерам сделать по-новому - через центр, - сказал он.

Это означало проделать заново трехчасовую работу.

И, усевшись среди тончайших и сложнейших физических приборов, они снова принялись за дело. Ник все покусывал нижнюю губу, Гончаров прижимал к зубам кончик языка, а сами они в это время с предельной осторожностью располагали по-иному отдельные детали и, словно дети, строящие вместе волшебный город из кубиков, так углубились в новое решение проблемы, что для них только она и была реальностью, - все остальное как будто не существовало. И, наконец, именно в этот момент, в самый разгар быстро и дружно спорившейся работы, они заговорили. Разговор был почти бессвязным, о чем придется - воспоминания о лабораториях, теоретические соображения. Так спокойна, без помех им не приходилось разговаривать с того два, когда они впервые встретились в Кливленде. Но их тогдашняя встреча была подобна соприкосновению остро отточенных кончиков карандашей - контакт тесный и полный, но он захватывал бесконечно малую, узкую область. Тогда они встретились лишь как ученые, как бесплотные интеллекты. Теперь стало иначе. За это время они вместе прошли целую полосу жизни, где было все гнев, разочарование, растерянность, подозрения, смех, симпатия, досада, даже ярость. Не отдавая себе в том отчета, они успели хорошо друг друга узнать. Их перестала раздражать глубокая разница между ними, они просто игнорировали ее, и каждый принимал другого таким, каков он есть. Теперь у них было много точек соприкосновения, не раз им приходилось задевать и ранить друг друга.

В этот день они улеглись спать рано, но Нику не спалось, он лежал в темноте и курил папиросу за папиросой. Он был возбужден, в нем бурлила еле одерживаемая радость, и мысль вновь обретала силу, которой, казалось, хватит на решение любой проблемы. С чувством невыразимого облегчения и счастья он узнал в себе это прежнее ощущение. Уже многие годы не испытывал он ничего подобного. Это было именно то, что он так жаждал испытать вновь: взлет мысли к бесконечным высотам, где для нее был простор, свобода познавать и творить, где прозрение было мгновенным, ясным и острым, где была уверенность, что здесь ему все подвластно. Ник вдруг представил себе совершенно по-иному путь, проходимый космическим лучом через атмосферу, стихийный, как удар молний, как легкие толчки тока, которые могут быть уловлены пробором в виде очень слабых радиоимпульсов с частотой тысяча в минуту. Тогда не надо будет ограничиваться теми немногими частицами, которые непосредственно улавливает их прибор. Если соображение это правильно, оно может дать ценный результат: эксперимент тогда значительно упростится. Обилие регистрируемых при этом частиц сообщит опыту во сто раз большую точность. Вместо сложного процесса, когда наблюдения ведутся мучительно долго, неделя за неделей, эксперимент можно будет закончить за какие-нибудь несколько часов.

Ник окликнул Гончарова - ему хотелось узнать, как тот отнесется к его идее, но ответом ему были ритмические вдохи и выдохи - равномерное дыхание измученного работой крепко спящего человека. Ник оставил его в покое. Зато он вторично продумал свою идею, уже детальнее и конкретнее. Более глубокий анализ показал, что полученные результаты окажутся слишком сложными, слишком тонкими для существующих в распоряжении науки приборов. И все же, как знать, быть может, через полгода или через год создадутся реальные возможности для проведения такого опыта. А может, он и сам до чего-нибудь додумается - завтра или через месяц, - потому что теперь все его мысли пойдут по этому руслу. Возникшая у него сейчас идея - это еще не начало новой теории, но она открывает новые пути исследований, а на этих путях кто-то другой, возможно, найдет и новую теорию. Самое острое наслаждение он получал сейчас от того, что это было рождение совершенно оригинальной идеи, а с ней вернулась и счастливая надежда, что это только начало, что у него возникнет еще множество различных идей и останется только выбирать из них. Усилием воли сдержав ликование, Ник отложил дальнейшую проверку своей идеи до утра и заснул легко и спокойно, как будто впервые за долгие годы снялось напряжение с каждого его мускула, с каждого нерва.

Проснувшись, он увидел сквозь дверную щель полоску дневного света, и сна как не бывало. Мысли его тотчас обратились к идее, которая так взбудоражила его накануне вечером, как если бы часы сна были лишь докучным ожиданием минуты, когда снова можно будет вернуться к занимавшей его проблеме. Ник был так погружен в свои мысли, что ему и в голову не приходило, каким он кажется замкнутым и молчаливым и что Гончаров понятия не имеет о его мыслях. Позавтракав, он целый час работал вместе с Гончаровым, выверяя прибор, и не проронил ни слова; руки и глаза его автоматически выполняли все, что следовало. Он даже не понимал, насколько вдруг отдалился от Гончарова, пока тот не сказал:

- Как вы полагаете, еще день вы сможете продержаться?

- Продержаться? - переспросил Ник безучастно.

- У вас сдают нервы.

Ник все так же безучастно смотрел на Гончарова и лишь постепенно сообразил, какая пропасть образуется между ними, стоит им перестать разговаривать.

- Нет, дело совсем не в том, - сказал он. - Просто мне тут кое-что пришло в голову.

Ни на секунду не прерывая работы, которой были заняты его руки. Ник изложил свою идею в той мере, в какой она была у него продумана. Гончаров выслушал, также не отрываясь от дела, и тут же осудил идею как непрактичную, в атмосфере слишком много случайных и нераспознаваемых электрических импульсов. Он начал развивать свои доводы, особенно напирая на невозможность выделить данный тип импульсов среди всех остальных. В доказательство своей правоты он совершенно экспромтом дал блестящий анализ того, что в таком случае отразится на экране осциллографа, и, к собственному его великому удивлению, оказалось, что данные импульсы будут иметь форму настолько своеобразную, что если их уловить, то ни с чем другим их уже не спутаешь Так они с разных сторон подошли к одной и той же концепции, которая вдруг стала потрясающе реальной. Они расхохотались от радостного изумления и, не прекращая работы, уже вдвоем углубились в дальнейший анализ.