Тому же А. Н. Крылову принадлежит великолепное определение различия фундаментальной и прикладной науки. Когда Митрофанушку спросили, про дверь, существительное это или прилагательное, то он ответил: «А котора дверь? Та, что в сарае сама по себе существует, стало быть существительна. А та, что здесь в комнате, та прилагательна, она к своему месту приложена». Так вот, прикладная наука производит двери для определенных мест – тех, где в них нуждаются. На этом она может заработать себе на жизнь. А фундаментальная наука заготавливает двери, чтобы их складывать в сарай накапливаемых знаний о мире. Этим прокормиться нельзя, но это необходимо, чтобы наука вообще могла существовать.

Прикладная «дверь» осознает себя как предназначенная для определенного места, а существительная уверена в своей самоценности. Вот эта разница в рефлексии, в осознании своей роли чрезвычайно важна. При этом настоящая прикладная наука нуждается в присутствии где-то рядом науки фундаментальной, создающей необходимые духовные витамины, а не только запас «дверей в сарае», которые когда-нибудь понадобится вставить в подходящий проем. Поэтому-то в самых что ни на есть прикладных институтах содержат маленькие группы для теоретических исследований. Это повышает научный тонус всего учреждения. А в Туполевской шараге находился академик Некрасов, который просто писал свой курс теоретической механики, когда остальные с полным напряжением сил конструировали самолеты. Но, стало быть, само существование такого человека, отдавшегося чистой науке, улучшало атмосферу в шараге, вносило в неё фермент свободной мысли!

В этих случаях фундаментальная наука кормится из благотворительного фонда. Так вот, это и есть единственный разумный способ существования фундаментальной науки: быть финансируемой не на основе ожидаемых результатов, а на доверии. Этому учит опыт средневековых университетов, которым монархи-покровители даровали особые права вольности. Этому учит и опыт западной науки, имеющей многообразные фонды финансирования фундаментальных исследований. Очень важно, что эти фонды не монополизируются и не координируются. Поэтому у каждого ученого, представившего разумную программу исследований, есть шанс получить под неё деньги для работы. В основе организации науки в США лежат принципы академической свободы, являющиеся основой теоретического, политического и правового самосознания ученых.

Впервые систему этих принципов выдвинул в 1842 г. Ф. Хасслер, первый директор службы берегового надзора США 2: 1) помощь ученым должна оказываться на долгосрочной основе, без ограничений во времени, ибо ученые не в состоянии приспосабливать исследования к произвольным календарным срокам бюджета; 2) ученый имеет право на выбор направления и цели исследования, ибо открытие нового знания несовместимо с жесткими нормами и формами научной мысли и экспериментирования; 3) свобода публикаций – необходимое условие научной деятельности; 4) обеспечение постоянной связи ученых США с международной научной общественностью – основа их плодотворной деятельности.

Именно такое самосознание, основанное на ощущении гарантированности соблюдения указанных принципов, создает необходимую для научных занятий свободу, приведшую к тому, что в США и на Западе гораздо чаще, чем у нас, возникают новые научные направления даже в тех областях науки, где мы имеем сопоставимый уровень исследований. Сегодня нам пора осознать, что существующая зависимость нашей науки от ограничений секретности (система оформления актов экспертизы требует огромных усилий и позволяет перекрыть возможность публикаций неугодным лицам – утверждаю это на собственном опыте совсем недавних лет), от кадровой политики чиновников, от системы рецензирования в журналах, от жесткой системы планирования и т. д. и т. п. совершенно несовместима с понятием академической свободы. А отсутствие атмосферы свободы обрекает нашу науку на то, чтобы вечно догонять современный уровень науки и пытаться не отстать навсегда.

1 См.: Кербер Л. Л. Дело шло к войне… – «Изобретатель и рационализатор», 1988, No 3-9. 2 См.: Кулькин А. М. Капитализм, наука, политика. М., 1987, с. 49.

Выдержки из статьи, опубликованной в журнале ВОПРОСЫ ФИЛИСОФИИ, 1989, No 4, с. 85-87.

Об авторе

«ИЗВЕСТИЯ», No 197 (24052), 15 октября 1993 г.

Кербер родился в Петербурге в семье вице-адмирала российского флота. Судьба легко угадывалась: кадетский корпус, дальше… Дальше кадетский корпус разогнали к чертовом матери, и стал юный Леня телефонистом на артиллерийском полигоне. Потом красное начальство решило, что отсиживаться в тылах хватит, и началось: Мамонтов, белочехи, белополяки, Кронштадтский мятеж, – кровавой этой каши наелся он досыта.

После «гражданки» очень хотел учиться. Он, конечно, был немного «не от мира сего», если полагал, что дворянина, сына белого адмирала могут принять в советский вуз. Работал на авиазаводе в Таганроге, потом перебрался в Москву. И тут их судьбы пересеклись: его и Туполева. Он работал радистом на Ходынском аэродроме, где доводили знаменитый АНТ-25, который называли ещё РД – рекорд дальности. Рекорд тогда держали французы: 9000 километров. Туполев замахнулся на 13 000. Все знают имена Громова, Белякова, Байдукова, Леваневского, Спирина, Юмашева, Данилина, ставших героями на АНТ-25. Никто не знает Кербера, который впервые испытывал радиосвязь на рекордной дальности. Но в КБ знали: это наш «радиошеф»!

Когда в октябре 1937 года Туполева посадили, Кербера не могли не посадить. Он прошел ЛулойЛАГ, потом «шарашку» на Яузе. Он всегда оставался в своем КБ, по любую сторону от тюремной решетки, ибо служил не власти, а идее. Начальник бригады – начальник отдела – заместитель Генерального конструктора по оборудованию. Кадет с четырехклассным образованием оборудовал аппаратурой все самолеты Туполева…

3 июня этого года Керберу исполнилось 90 лет. Я упросил его написать статью об истории фантастического самолета Ту-95 для ежемесячника «Совершенно секретно». Понимаю, что на фоне события человеческой смерти, это – сущий пустяк, но почему-то ужасно обидно, что он не прочтет свою статью: в день его смерти журнал подписали в печать.

Ярослав Голованов.

Примечание

Леонид Львович Кербер родился 3 /17/ июня 1903 г. в Санкт-Петербурге в семье морского офицера Людвига Бернгардовича Кербера, происходившего из прибалтийских обрусевших немцев. Его дед был профессором судебной медицины университета в эстонском городе Дерпте (Тарту). Отец Леонида Львовича Л.Б. Кербер (1863—1919) после окончания в 1880г. Петропавловской немецкой школы в Санкт-Петербурге поступил в Морской корпус, который успешно окончил в 1884г. с первым офицерским чином мичмана. Служил на Балтийском флоте и на Дальнем Востоке. С 1906 года – в Морском Генеральном штабе, в дальнейшем командовал кораблями. Был командующим бригадой линейных кораблей, начальником штаба Балтийского флота, a в 1909—1911 гг. – морской агент (на современном языке – военно-морской атташе) в Англии. С 1913 г. контр-адмирал, с 1914 г. вице-адмирал. В 1915 г. – некоторое время – исполнял обязанности командующего Балтийским флотом.

Когда началась Первая мировая война, многим офицерам с немецкими фамилиями вольно или невольно пришлось сменить фамилии на «более русские»; таким образом Людвиг Бернгардович Кербер стал Львом Федоровичем Корвиным. В 1916 г. он вновь был командирован в Англию в качестве председателя Межведомственной комиссии по морским перевозкам, затем некоторое время командовал только что созданным Северным флотом. После Февральской революции он опять едет морским агентом в Англию, где и остается, перейдя после Октябрьского переворота на службу в Английское Адмиралтейство.

(Е.Е. Федоров, зав. лаб. ИБФРМ РАН, г. Саратов)

Послесловие

Леонид Львович Кербер (1903—1993 гг.) всю свою трудовую жизнь связал с авиацией. В 1927 году, после окончания службы в Красной Армии, он поступает в НИИС РККА, где занимается разработкой оборудования для дальней связи. В частности, он участвовал в создании и испытаниях оборудования для рекордного полета экипажей Чкалова и Громова через Северный полюс в Америку летом 1937 года. Он монтировал это оборудование на самолетах, обучал пользованию им членов экипажа и затем, в период полетов, обеспечивал радиосвязь самолетов с Москвой.