- Да вот, больная-то девушка из соседнего дома... Как? Вы не знали? Да ведь она уж давно болела. А теперь... Я прыгнул на нее, как тигр.

- А теперь, - вскричал я, - что теперь?

- Померла.

Но это еще не все. Как я узнал позднее, в ту ночь больная, очнувшись после недели беспамятства, попросила - это были ее последние слова, - чтобы ее кровать передвинули к противоположной стене. Те, кто находился тогда рядом с нею, подумали, что эта просьба - следствие горячки, однако подчинились. И вот уже покидающая наш мир душа попыталась восстановить прерванное общение, снова связать золотой нитью искреннего чувства свою чистоту и целомудрие с подлостью и безразличием человека, признающего лишь один закон - Закон Себялюбия.

Как я мог искупить свою вину перед ней? Где те мессы, которые можно было бы отслужить за упокой бездомных душ, носимых слепыми ветрами, особенно в такие непогожие ночи, как нынешняя, - тех бесплотных духов, что стучатся к нам из грозовой тьмы, напоминая о прошлом и прорицая грядущее?

Это уже третье посещение. В первый раз я отнесся к происшедшему с недоверием и попробовал разобраться во всем, не выходя за пределы естественно-научных представлений; во второй, после того, как условный сигнал был повторен несколько раз, я ответил, но сам ответа не получил. Сегодняшний случай завершает "роковую триаду", о которой писал Парапелий Некромант. Добавить нечего.

Демпьер умолк. Я не знал, что ему сказать. Задавать какие бы то ни было вопросы представлялось мне совершенно невозможным. Поднявшись, я пожелал ему спокойной ночи, стараясь, как умел, выразить ему свое сердечное сочувствие, которое он молча, с благодарностью принял, пожав мне руку. В ту же ночь, один со своим раскаяньем и тоской, он перешел в Неведомое.

ТРИ ПЛЮС ОДИН - ОДИН

В 1861 году Бэрр Ласситер, молодой человек двадцати двух лет, жил с родителями и старшей сестрой поблизости от Картейджа, штат Теннесси. Семья жила небогато, обрабатывая свой маленький и не очень-то плодородный участок земли. Не имея рабов, они не числились среди "лучших людей" округи; но они были люди образованные, честные и хорошо воспитанные, и их уважали настолько, насколько могли в тех краях уважать семью, не наделенную личной властью над сыновьями и дочерьми Хама. Ласситер-старший в поведении отличался той суровостью, которая обычно говорит о бескомпромиссной верности долгу и часто скрывает чувствительное и любящее сердце. Он был выкован из той же стали, из которой куются герои и мученики; но в потаенной глубине его существа угадывался более благородный металл, плавящийся при меньшей температуре, но неспособный окрасить или смягчить твердую оболочку. Благодаря наследственности и воспитанию этот несгибаемый характер наложил отпечаток и на других членов семьи; поэтому дом Ласситеров, хоть и не чуждый любви и привязанности, был настоящей твердыней долга, а долг - увы, долг порой бывает жесток, как смерть!

Когда разразилась война, она разделила эту семью, как многие семьи в том штате, на две части: молодой человек остался верен федеральному правительству, прочие стояли за конфедерацию. Это злополучное разделение породило в доме невыносимый раздор, и когда непокорный сын и брат покинул родные стены, открыто заявив, что собирается вступить в федеральную армию, ни одна рука не поднялась для рукопожатия, ни одного слова прощания не было произнесено, ни одного доброго напутствия не прозвучало вслед юноше, твердым шагом уходившему навстречу судьбе.

Двигаясь к Нэшвиллу, уже занятому войсками генерала Бьюэлла, он вступил в первую же воинскую часть, какая попалась ему на пути - в Кентуккийский кавалерийский полк, - и со временем превратился из необстрелянного новобранца в бывалого воина. Да, воином он был доблестным, хотя в его устном рассказе, послужившем первоисточником этой истории, упоминаний о подвигах не было - о них автор узнал от его оставшихся в живых однополчан. Ибо рядовой Ласситер, не колеблясь, ответил "Я!", когда его выкликнул сержант по имени Смерть.

Через два года после его вступления в армию Кентуккийский полк проходил через его родные места. Этот край жестоко пострадал от военных действии, попеременно (а то и одновременно) оказываясь в руках противоборствующих сторон; одно из кровопролитнейших сражений произошло в непосредственной близости от семейного гнезда Ласситеров. Но об этом молодой солдат не знал.

Когда войска встали лагерем недалеко от его дома, он испытал естественное стремление повидать родителей и сестру, надеясь, что время и разлука смягчили в них, как в нем, бесчеловечное ожесточение войны. Получив увольнительную, он вышел из лагеря поздним летним вечером и при свете полной луны направился по усыпанной гравием дорожке к жилищу, где родился и вырос.

Солдаты на войне быстро взрослеют; к тому же, в юности два года составляют целую вечность. Бэрр Ласситер ощущал себя едва ли не стариком и был готов увидеть родной дом разрушенным, а округу - опустошенной. Но все как будто осталось попрежнему. Вид каждого знакомого предмета трогал его до слез. Сердце громко стучало в груди, он задыхался, к горлу подступил комок. Бессознательно он все ускорял и ускорял шаг и под конец почти бежал в сопровождении длиннющей тени, немыслимо корчившейся в отчаянных усилиях не отстать.

В доме огни были погашены, дверь не заперта. Он медлил, пытаясь овладеть собой; вдруг из дома вышел его отец и встал у порога в лунном свете с непокрытой головой.

- Отец! - воскликнул юноша, рванувшись вперед и протянув к нему руки. Отец!

Пожилой человек сурово посмотрел ему в лицо, постоял секунду неподвижно и, не сказав ни слова, удалился в дом. Обескураженный, уязвленный и униженный, солдат в горьком унынии рухнул на деревянную скамью и спрятал лицо в дрожащих ладонях. Но остановить его было не так-то просто - он был слишком хорошим солдатом, чтобы сразу смириться с поражением. Он встал, вошел в дом и направился прямо в гостиную.

Она была слабо освещена лунным светом, льющимся в незанавешенное восточное окно. У камина на низенькой табуретке - кроме нее, в комнате никакой мебели не было - сидела его мать, неотрывно глядя на холодный пепел и почерневшие угли. Он заговорил с ней - робко, неуверенно, в вопросительном тоне, - но она не ответила, не пошевелилась и не выказала никакого удивления. Конечно, у отца было достаточно времени, чтобы известить ее о возвращении непокорного сына. Он подошел к ней ближе и уже готов был дотронуться до ее руки, как вдруг из соседней комнаты в гостиную вошла сестра, взглянула ему прямо в лицо невидящими глазами и, пройдя мимо, удалилась через противоположную дверь. Повернув голову, он посмотрел ей вслед, а потом вновь обратил взор к матери. Но ее в комнате уже не было.