– Дедина, - сказал кто-то.

Внизу в вечернем тумане лежала деревня.

Пока спускались, туман выпал густой росой и в темноте стали угадываться домики под соломенными крышами. Сквозь наползавшую прохладу снизу проникали теплые струи, наполненные запахами сена, парного молока, хлева, дыма. Еще пахло нагретой за день хвоей, мятой, малиной.

И люди зашагали торопливо, всех потянуло к жилью.

Павлу, Полю и еще нескольким партизанам досталось место на сеновале. Лучше не придумаешь! Острый запах свежего сена кружил голову.

Павел снял башмаки, сухая трава приятно защекотала ноги.

Поль зашелся кашлем. Видно, хозяйка услышала, потому что принесла большую кружку горячего молока и кусок свежеиспеченного хлеба.

– Пей, солдат, пей. Это у тебя простуда от наших горных сквозняков, - сказала она по-словацки.

– Мерси, мадам, мерси боку. - Поль припал запекшимися губами к кружке и стал пить. На тощей шее заходил острый кадык.

Хозяйка стояла, сунув руки под передник и чуть склонив голову набок, и смотрела, как он пьет, как стекают по небритому подбородку молочные струйки. В глазах ее была жалость.

Выпив половину кружки, Поль утер подбородок рукавом и протянул кружку Павлу.

Павел не взял кружку, помотал головой, махнул: мол, допивай.

Хозяйка ушла и снова вернулась, теперь уже с целой кринкой и двумя маленькими кружками. Партизаны с удовольствием пили.

Потом все улеглись. Павел успел подумать: "Эх, Петьку бы в эту благодать!…" и уснул мгновенно, глубоким сном крепко уставшего человека. Ему ничего не снилось, он ничего не слышал, ни мычания коров на рассвете, ни петушиного крика, ни лая собак. Не слышал, как кашлял и хрипел Поль и как оборвались хрип и кашель.

Утром скомандовали подъем. Партизаны выскочили из домиков и сараев в утреннюю прохладу, шумно умывались у кадок с дождевой водой.

Поль все еще спал. Павлу жалко было будить его. Из всех труб в деревне валил дым, готовили завтрак. Павел побродил по деревне, с интересом разглядывая потемневшие соломенные крыши, маленькие оконца, словно занавешенные пучками петрушки, сельдерея и еще каких-то травок. Хозяева запасались на зиму. За домами чернели огороды, уже убранные, с темными кучами свежего навоза. А за огородами - горы. Со всех сторон горы, уже начавшие желтеть и от этого еще больше ставшие похожими на прилегших мохнатых зверей.

Потом он вернулся к своему сеновалу. Поль еще не просыпался. Сколько можно!

– Поль! - крикнул Павел. - Вставай! Завтрак готов! Ле дежане э пре! - добавил он по-французски и тронул товарища за плечо.

Лицо Поля было желтым и неподвижным. Павел наклонился и прислушался, посвиста, с которым дышал Поль, не слышно.

– Поль, - снова позвал Павел, понимая уже, что Поль не откликнется. Потом присел рядом на сено и заплакал.

Поля похоронили вечером на маленьком деревенском кладбище на склоне горы. Трижды прогремели винтовочные залпы. На свежую могилу поставили строганую доску, а на ней написали:

"Поль. Француз. Пал за свободу".

Так и написали "Поль", потому что никто не знал его фамилии.

Хозяйка, поившая Поля горячим молоком, долго сморкалась в передник, а потом углем нарисовала на доске черный крестик. Пусть и бог увидит эту могилу.

На другое утро, когда отряд уходил дальше, Павел подошел к могиле Поля, постоял рядом, решительно достал из кармана карандаш, послюнил его и приписал внизу: "Мы отомстим фашистам!".

Павел шел позади командира. Тропа была узкой, собственно, ее не было вовсе. Ее прокладывали идущие впереди разведчики. Партизаны двигались след в след, гуськом. Перед командиром шли двое пулеметчиков, один тащил на плече ствол, а другой - тяжелую станину. Да коробки с пулеметными лентами в вещмешках.

Старались идти потише, недалеко шоссе, которое надо пересечь.

Раздались выстрелы.

Командир остановился и поднял руку. Прислушался. Стреляли впереди. Очевидно, разведчики.

– Всем подтягиваться тихо. Первый взвод за мной.

Командир обошел пулеметчиков. Быстро и бесшумно двинулся вперед по примятой траве. Павел не отставал. Он - в первом взводе. Старался идти так же бесшумно, как командир отряда. Сердце замирало. Неужели бой? Или опять командир пошлет за чем-нибудь в тыл?

Впереди склон осыпался и спускался прямо к серой ленте шоссе. На краю лежали разведчики и стреляли. С шоссе отвечали выстрелами, пули срезали над головами ветки. Сыпалась сухая хвоя. Кто на шоссе - не видать.

Командир лег и пополз к разведчикам. Павел - за ним.

Бой. Настоящий бой.

Он подполз к осыпи, глянул на шоссе сквозь побуревшую траву. Она возле глаз казалась толстой, могущей защитить от пули.

Внизу, на шоссе стояли два грузовика. У одного был открыт капот, а из-под капота торчали ноги в сапогах. Верно, шофер чинил мотор. За грузовиками залегли немцы.

– Пулемет, - тихо скомандовал командир.

Пулеметчики сели на траву и стали торопливо собирать свой "максим".

Внезапно из-за грузовика вылетели две гранаты на длинных деревянных ручках. "Толкушки". Они и верно формой напоминали деревянные толкушки, которыми толкут картофель, превращая его в пюре. Павел смотрел на них, как зачарованный. Он бросал такие в немецкой школе. Еще Вернер объяснял преимущество немецких гранат над русскими. Русские с короткой ручкой, их из-за этого далеко не бросишь. А немецкие, благодаря своей длине, летят в два раза дальше. Русские взрываются через три с половиной секунды, а немецкие - через семь.

Семь секунд - много или мало? Павел смотрел на летящие гранаты и никакого страха не ощущал. Даже и мысли не пришло, что вот сейчас они долетят, разорвутся и осыпят всех смертоносными осколками.

Гранаты летели одна за другой и напомнили ему булавы, которыми они перебрасывались на скаку с Петром. Вот так же одна за другой летели они через весь манеж. И он ловил их одну за другой и отправлял обратно Петру.

Так много или мало - семь секунд?

Павел даже не понял, как это случилось. Верно, сработала привычка или он представил себе манеж, скачущих лошадей и летящие над манежем булавы. Он внезапно вскочил на ноги, словно распрямилась в теле неведомая пружина. Командир не успел его схватить и пригнуть к земле. Павел подпрыгнул, ловко поймал летящую гранату и, отправляя ее назад, как булаву Петру, краем глаза следил за летящей вслед второй гранатой. Она летела чуть в сторону. Павел рванулся всем телом, поймал гранату, ушибив о нее пальцы, бросил обратно и подумал почему-то: "Неправильно бросают". Возле машин один за другим грохнули два взрыва. Командир свалил наконец Павла на землю. Крикнул сердито: