– Ну, чего глазеете? Глаза лопнут. Тебя как зовут? - обратился он к парнишке в пилотке.
Они не поняли немецкого. Девочка прыснула, заткнула рот кулаком и отвернулась.
– Немец, - произнес ушастый.
Паренек в пилотке ткнул его в бок.
– Пофайчить маш?
– Чего? - спросил Павел.
Девочка снова прыснула в кулак.
– Пофайчить… раухен…
Павел понял: просит закурить. Помотал головой: нету, мол.
Парнишка в пилотке пренебрежительно сплюнул сквозь зубы.
"Слезу, - решил Павел. - Потренируюсь. Пускай глядят".
Он спрыгнул на землю, побежал по кругу площадки, согнув руки в локтях.
Три головы возникли на стене. Пускай глядят. Павел прошелся арабскими колесиками, сделал кульбит, второй. И все - с удовольствием, словно на манеже. Была публика, а что может быть приятнее для артиста! Он прокрутил сальто, но приземлился неудачно, шмякнулся.
– Удрел са!
[4] - воскликнула девочка испуганно.
– Ние, - сказал ушастый. - Встане!
Павел встал, отряхнулся и засмеялся. И три головы над стеной засмеялись.
– Все. Представление окончено. Приходите завтра. - Он помахал ребятам рукой и направился к дому. А когда обернулся - голов над стеной уже не было.
И на другое утро их не было. Павел даже на стену забрался. Никого. А жаль - все-таки публика!
У доктора Доппеля были гости. Павел видел их, когда Ганс открыл железные ворота, впуская большой черный автомобиль. Из него вышли трое мужчин - высокий в черной сутане держал в руках черную плоскую шляпу. Он был настолько худ, что казалось - снять с него одежду, а под нею - скелет, как в кабинете биологии. Бледные, ввалившиеся щеки, глубоко запавшие глаза и белая лысина подчеркивали это сходство. Павел даже прислушался, когда патер шагнул к крыльцу, не раздастся ли стук костей. Следом из машины вышел офицер в незнакомой форме с большой кокардой на фуражке. Кокарда ослепительно блеснула на солнце. Офицер козырнул вышедшему их встречать Доппелю. Третий, маленький, круглый, в светлом клетчатом пиджаке, с фашистским значком на лацкане, в серых брюках гольф и коричневых крагах, делающих и без того толстые икры еще толще, все время улыбался какой-то плутовской улыбкой, искоса взглядывая по сторонам. Павлу показалось, он выискивает: что бы такое стащить? Все постояли с минуту на крыльце, обмениваясь первыми любезностями. Так что Павел их прекрасно разглядел. Потом ушли в дом.
В комнату без стука влетела Матильда.
– Пауль, видел? Какой мужчина!
– Ты о патере? Можешь изучать устройство скелета. Вернешься в Берлин, фрау Фогт будет довольна. Это - берцовая кость, это - коленная чашечка.
– Да ну тебя!… Вечно ты со своими глупостями! Я про генерала!
– О! Он генерал?
– Чуть ли не военный министр или что-то в этом роде. Мама велела нам быть готовыми. Они останутся к обеду.
– А кто тот, толстенький? У него вид человека, который или украл или собирается украсть.
– Не знаю. Они приехали из Братиславы. У папы с ними дела.
– С попом?
– Оставь, Пауль. Нельзя смеяться над служителем бога! Очень почтенный патер.
Павел посмотрел в окно.
– В горы хочется…
Матильда захлопала ресницами.
– Что там делать? Там же партизаны.
– Какие партизаны?
– Обыкновенные. Бородатые. С автоматами. Папа сказал, что они тут все партизаны. Никому доверять нельзя. Тут все шатается, в этой Словакии.
– Словацкая республика - союзник Германии, - назидательно произнес Павел.
– Географию я и без тебя знаю. Ты лучше посоветуй, что надеть, какое платье?
– Спроси у муттерхен.
– Мне интересна мужская точка зрения.
– Тогда спроси у Ганса.
– Тоже мне мужчина! - фыркнула Матильда.
– Вон идет садовник, - кивнул на окно Павел. - Могу познакомить. Он большой специалист по нарядам.
– А ну тебя! - Матильда надула губы и выкатилась из комнаты.
На аллее, ведущей от ворот, действительно показался садовник. Он шел медленно, чуть горбясь. Из-под короткополой шляпы выбивалась седая прядка. На этот раз он держал на плече не лопату, а короткую косу, но тоже, как ружье. "Наверное, был солдатом", - подумал Павел. Садовник остановился возле автомобиля. Внимательно посмотрел на него, чуть склонив голову набок. Казалось, что он сейчас откроет дверцу и усядется за руль.
– Добрый день, - сказал Павел.
Садовник поднял голову, посмотрел на Павла и улыбнулся. У него не хватало передних зубов. Потом молча поклонился и пошел в сад.
Павел тоже решил прогуляться. До обеда далеко, а слушать Матильдины глупости охоты нет. Ведь непременно прибежит: то тесемочку завяжи, то пуговку застегни. Шла бы к своей муттерхен с этими просьбами, так нет, непременно прикатится к нему. Знает, что ему тошно от ее тесемочек и пуговочек.
Павел спустился вниз и вышел через черный ход, вернее, вторую дверь, которая вела прямо в сад.
Окно в кабинете доктора Доппеля было открыто, оттуда слышались тихие голоса. Садовник стоял внизу, пошевеливая опущенной косой. Он явно прислушивался к голосам наверху, лицо было напряженным, застывшим. Увидев Павла, он двумя махами скосил траву у стены дома и направился в глубину сада.
Павел понял, что помешал ему, и подосадовал на себя. Знал бы, ни за что не вышел в сад. Пусть себе подслушивает. Уж наверняка не на пользу Доппелю!
Он двинулся следом за садовником.
Садовник стал обкашивать траву между вишнями.
Павел остановился, молча смотрел, как тот работает. Садовник снял шляпу, утер лоб рукавом рубахи.
– Вы извините, - сказал Павел. - И не бойтесь, я им ничего не скажу.
– Я не понимаю немецкий.
Павел усмехнулся:
– А слушали.
– Я - словак.
– А русский понимаете? - спросил Павел по-русски. Даже сердце сжалось, столько не говорил по-русски, заставлял себя думать по-немецки, чтобы не проговориться даже во сне. Старался быть немцем, как велела мама. Очень старался. Чтобы с ней и с Петром ничего не случилось там, в Гронске.
Садовник посмотрел на Павла внимательно, произнес, подбирая русские слова:
– Молодой пан другой раз говорит на русский. Русский немножко знам. Я был в Руссии. В Сибирь. В тот война. Военнопленный.