С этого дня Гертруда Иоганновна ожила. К ней вернулась ясность мысли, напористость и властность, которую она выработала в себе за год общения с соотечественниками. Она снова стала для них любезной, но недоступной хозяйкой гостиницы. Настойчивой и немного жадной, когда вопрос касался "дела". Она нанесла визит в финансовый отдел городской управы. Нужны были средства для восстановления ресторана. Средств не было. Ей объяснили, что даже при наличии средств негде взять материалы: кирпич, лес, цемент. Негде взять рабочую силу. Придется подождать до лучших времен!

Она слушала вполуха, надменно глядя перед собой куда-то в пространство. Она дала господину Тюшину высказаться, потом молча наблюдала, как он старательно утирает взмокшую лысину носовым платком. И сказала спокойно:

– Господин Тюшин. Я у вас не прошу кирпич и лес. Я у вас не прошу работший сила. Я у вас прошу деньги. Ферштеен зи? День-ги. И вы мне открывать кредит. Доктор Эрих-Иоганн Доппель, который есть высоко в Берлин, будет делать кирпич и лес. Работший сила мне не откажет господин комендант. У меня много идеи. Но мало денег. Немецкое командование не потерпит, чтобы офицер вермахта кушаль на коридор. Он не есть свинья. Он должен иметь отдых от победоносных наступлений. И он будет иметь отдых. Господин Тюшин, вы меня знаете много времени. Я всегда готова для вас лишно сделать любой доброе дело.

Тюшин склонил лысину.

– Очень, очень вами благодарен, фрау Копф.

Гертруда Иоганновна улыбнулась снисходительно. Пусть этот плешивый болван почувствует, какая за ней стоит сила. Поймет, как она уверена в себе и в том, что он откроет ей кредит для ремонта ресторана. Хотя силы за ней никакой не было. Доппель далеко. И не так уж она уверена в себе. Но во что бы то ни стало надо начать работы в ресторане. Тогда можно собирать артистов и она наконец выяснит, куда девались Флич и Федорович. Только тогда. Нельзя задавать вопросы службе безопасности просто так, из любопытства. Ее взаимоотношения с господином Витенбергом еще не сложились и, похоже, будут посложнее отношений со штурмбанфюрером Гравесом.

– Так на какой сумма я могу расшитывать, господин Тюшин?

Финансист снова взялся за носовой платок.

– Все так неожиданно, фрау Копф. Я должен согласовать с господином бургомистром. Прикинуть, подсчитать.

– Значит, вы имеет, што сшитать, господин Тюшин? - Гертруда Иоганновна снова улыбнулась, теперь уже теплее, как показалось Тюшину.

– Полагаю, нам удастся помочь вам, фрау Копф. Поскольку вопрос стоит об отдыхе господ офицеров.

– Именно так, дорогой господин Тюшин. - Гертруда Иоганновна поднялась и протянула Тюшину руку. - Я ожидаю ваш ответ.

Тюшин взял ее пальцы кончиками своих осторожно, словно трогал хрусталь, и ткнулся в них сухими губами. А потом двинулся следом, опередил фрау Копф, распахнул дверь и проводил ее до вестибюля.

Он помнил, как она перед войной скакала на лошади в цирке. Кто бы мог подумать, что ее ждет такое блестящее будущее! Владелица гостиницы и ресторана! Господа немцы перед ней шапки ломят! Да-а… Не иначе, как она и до войны работала на немцев. Артистка - это только маска, ширма, прикрытие. Придется открыть кредит. Она умеет быть благодарной. Какой коньяк прислала в тот раз!

На улице Гертруду Иоганновну ждали Петр и Киндер. Шел мелкий частый дождь. Петр стоял под зонтиком. Увидев мать, он перешел улицу, вытянув руку, прикрыл ее зонтом.

– Не надо. - Гертруда Иоганновна не любила зонтиков. Дождь хлестал в лицо, успокаивал. Кирпич, чтобы заделать дыру, она достанет. Разве мало в городе разрушенных зданий? И старый пойдет, если аккуратно разобрать. Лес? Есть же где-то лес. В крайнем случае помогут партизаны. Она невольно улыбнулась этой внезапной мысли.

– Ты что, мама?

– Ничего, Петер, так…

А рабочих она попросит у Витенберга. Просто так, спокойно, нахально, придет к господину Витенбергу в службу безопасности и скажет:

"Господин Витенберг. В тюрьме масса заключенных. Они - бездельники. А безделье развращает. По себе знаю. - И улыбнется при этом. Добрая немецкая шутка. - Пусть-ка они поработают для рейха. Разберут стену и заделают брешь в ресторане. Нехорошо кормить господ офицеров в коридоре. Им нужен домашний немецкий уют…"

На другой день утром она позвонила Витенбергу и просила принять ее, если он не очень занят.

Последние дни всюду ее сопровождали Петр и Киндер. Петр нес портфель с бумагами. Иногда присутствовал при ее переговорах, но чаще отдавал ей портфель и ждал.

В этот раз она велела ему остаться дома.

– Я иду в СД. К Витенбергу. Тебе лучше не ходить туда.

– Почему, мама?

– Не надо.

– А если они тебя не выпустят?

– Выпустят, - улыбнулась она. - В прошлый раз я им была нужна, а теперь они мне.

Она ушла, а следом через минуту пошел и Петр, ведя Киндера на поводке. Он решил ждать маму на улице. Так ему было спокойней.

Витенберг был в форме. Она еще не видела его в форме и несколько оробела, но тут же овладела собой. На шее между петлицами мундира висел черный крест. На груди - тоже два креста и какие-то знаки. Она ничего не понимала в фашистских наградах.

– О-о, - почтительно пропела она. - Вы - штандартенфюрер. И сколько наград!

Она поняла, что ее робость и почтение произвели на Витенберга приятное впечатление.

– Впервые вижу на вас мундир. Вы просто рождены для него!

Витенберг засмеялся. Усадил ее на стул.

– Вы любите русский чай?

– Если вам угодно.

Он нажал кнопку. В дверях появился невзрачный человечек, тот самый, что в прошлый раз сидел за столиком и что-то писал.

– Принесите нам чаю.

Человечек вышел.

– Я пристрастился к русскому чаю в Москве. Когда работал в торгпредстве. Он бодрит не хуже кофе. Знаете, когда вас привели из тюрьмы, простите за бестактное напоминание, я ужаснулся. Вы были такой измученной, такой жалкой! Еще раз простите… Я поймал себя на мысли, что, собственно, никогда не сидел в тюрьме и поэтому не могу даже представить себя в вашей шкуре. А не представив, не сопережив - трудно понять.

– А вы попробуйте, господин штандартенфюрер. Посадите себя в тюрьму.

Витенберг рассмеялся. Он откровенно и с удовольствием рассматривал ладную фигуру сидящей перед ним женщины. Строгую белую блузку, прямую юбку в мелкую серую клетку, чуть тронутые помадой губы, большие серые глаза. Как не похожа она на самое себя в помятом вечернем платье! Тогда, увидев ее впервые, он усомнился в правдивости доктора Доппеля. Не было в ней ни энергии, ни обаяния, не было гордости, так отличающей немок от всех прочих. Неужели Доппель ошибся? Теперь он видел фрау Копф такой, какая она есть. Вероятно, посади его, Витенберга, в тюрьму, да еще несправедливо, он бы тоже сник. А ведь он - образец нордического типа! Да, фрау Копф - немка! Доктор Доппель не ошибся. Она - немка.