Мне становится холодно. Солнце уже начало спорить с океаном, оно не знает еще, что сегодняшний день закончится так же, как и все предыдущие, и старается, и наваливается на океан своей пылающей красной массой, пытаясь накрыть его разросшимся своим закатом. Но я знаю, как все закончится, я знаю, что скоро станет темно, и холодно, и зябко и что мне пора в дом. Но то ли мне лень, то ли меня охватила парализующая истома воспоминаний, но мне не хочется вставать, я все смотрю вдаль, я все вглядываюсь в медленно угасающий закат.

А потом мы пошли на очередную вечеринку к новым друзьям Майкла. Дом был большой, народу собралось много, человек шестьдесят или больше. Я и сейчас помню, как будто это случилось вчера, я сидела в гостиной на стуле со стаканом вина, Майкл находился рядом: он никогда не отходил далеко от меня. Если мне требовалось что-либо, долить вина например, он оказывался тут как тут, и я ловила на себе завистливые взгляды женщин, впрочем, взгляды мужчин я ловила тоже. Мне не было скучно, я всегда любила рассматривать людей, особенно их лица, я даже придумала такую игру: я представляла, какую деталь надо изменить, чтобы лицо стало красивым, и как бы я его нарисовала. К моему удивлению, оказалось, что всего-то надо лишь немного подправить, чтобы сделать любое лицо примечательным. Я поначалу поразилась простоте своей находки, а потом распространила ее на весь остальной мир — разница между несовершенным и совершенным, вывела я правило, всего лишь в «чуть-чуть». Но это так, к слову.

В общем, я не скучала, я глядела по сторонам, а потом увидела его, и произошло это как-то обыденно; вот только сейчас его не было, и вот он стоит, небрежно прислонившись к стене, смотрит на меня и улыбается легкой, чуть насмешливой улыбкой, как тогда, в кино. Я вздрогнула и поежилась от пробежавшего по спине холодка, мне показалось, что все заметили мое смущение, и я покраснела, а потом улыбнулась, глупо так улыбнулась.

Он перехватил мой взгляд, но в его позе ничего не изменилось, он так же продолжал стоять, и я, понимая, как нелепо выгляжу с этой дурацкой ухмылкой, сдержала себя, расслабила чуть согнутую спину и немного склонила голову набок. Я знала, что такая поза идет моему гибкому телу. Мы так и смотрели друг на друга несколько минут, наверное, я ждала, что будет дальше, но ничего не происходило, и тогда я встала и нарочито демонстративно повернулась к нему спиной и пошла в другую комнату — там было много комнат, в этом доме. По дороге я посмотрела на Майкла, и он тут же подошел и спросил, все ли в порядке, не хочу ли я что-нибудь, но я ответила, что, нет, мне ничего не надо, просто пройдусь, посмотрю дом. Я прошла через две комнаты, везде находились люди, пили, шумно разговаривали, я оказалась в длинном, узком коридоре, ведущем в другую половину дома, очень желтая лампочка освещала его, а может быть, просто стены были выкрашены желтой краской, оттого так и казалось. Я не вздрогнула, когда почувствовала руку у себя на плече, я знала, что это он, и поэтому, обернувшись, не почувствовала волнения. Я взглянула в его глаза и только сейчас поняла, как мучительно мне не хватало их все эти недели.

— Как ты здесь оказался? — спросила я, не отрывая взгляда.

— Я искал тебя, Джеки.

Мне стало радостно, я сама не ожидала, что обрадуюсь так сильно.

— Откуда ты знал, что я буду здесь? — спросила я на всякий случай.

— Я не знал. Я же говорю, что искал тебя. Я думал о тебе.

— Да? — как дура переспросила я.

— Конечно. Ты же знала, ты чувствовала.

— Что?

— Что я думаю. Ты должна была чувствовать. Ты чувствовала?

— Наверное, — ответила я, — я нервничала. — Мне не хотелось кокетничать и притворяться, я ощущала потребность говорить правду, чтобы он знал. — Почему ты не спросил мой телефон тогда, в парке?

Мне показалось, он удивился.

— Я должен был найти тебя. Я хотел думать о тебе и искать тебя, понимаешь?

— Отчасти, — сказала я.

— Мне надо было, чтобы ты не оказалась случайной, чтобы не получилось так, что мы встретились нечаянно в кино. Мне хотелось думать о тебе, мечтать о тебе, знаешь, у меня были всякие фантазии…

Его голос оставался серьезным, но легкая улыбка по-прежнему не сходила с губ, и я молчала: я не знала, чему верить — голосу или улыбке.

— Я представлял, как мы встретимся на вечеринке, и по тому, как ты посмотришь на меня, я пойму, что ты ждала меня. А потом ты встанешь и пойдешь в другую комнату и на пороге обернешься, как бы приглашая меня с собой. Я мечтал, что остановлю тебя в коридоре, и мы будем стоять близко друг от друга, так, что я смогу протянуть руку и дотронуться до тебя.

Он взял мою ладонь в свою. Я молчала, я понимала, что он переплетает иллюзию и реальность, чтобы я перестала понимать, где нахожусь. Я понимала это и поддалась.

— А еще я мечтал, как увлеку тебя в закрытую комнату и запру дверь, чтобы никто не смог зайти. Там было бы темно, и, не видя, я смог бы различить тебя только на ощупь. Я бы даже не снял с тебя юбку… ты ведь в юбке?

— Конечно, — почему-то ответила я.

— Вот видишь. Я бы только задрал ее наверх и взял бы тебя, — он так и сказал «взял», — а за дверью было бы много людей, возможно, кто-нибудь хотел войти, но мы бы не открыли, и ты бы прижималась ко мне еще сильнее. Ты хочешь так? — резко закончил он вопросом, и я снова ответила: «Конечно, — и, даже успевая подумать, добавила:

— Да, хочу».

То ли он тащил меня, то ли я шла сама, но дверь оказалась в трех-четырех шагах. Я даже не поняла, куда она ведет, так быстро захлопнулась она за нами, я только услышала щелчок замка, и яркий свет коридора сразу оказался в прошлом, может быть и не существовавшем никогда прежде.

Я ничего не могла различить в этой кромешной от перехода темноте, и от того, что зрение пропало и осталось только осязание, стало немного жутковато и упоительно. Я отыскала его губы губами, а может быть, это он нашел мои, и руки его прижимали меня к себе, но мне не хватало их, и я тоже обняла его, и все еще больше помутилось, но помутнение это было естественным, оно было частью темноты.

На мгновение я потеряла его, но только на мгновение, потому что тут же ощутила у себя на бедрах скользящие прикосновения, и, оттого, что они были очень теплыми, я поняла, что его руки проникли под юбку. Они поднимались все выше, туда, где находилось уже незащищенное одеждой тело, и я ждала их; я не знала, хочу ли я что-нибудь еще, но его руки, именно сейчас, были мне необходимы. Потом я поняла, что он пытается стащить колготки, они уже поддались и, оторвавшись от моего тела, стали уходить вниз, но в этот момент я услышала голоса за дверью. Я и забыла, что есть дверь, что за ней могут быть голоса, но они нарастали, а потом выделился один, самый громкий, он все повторял одно и то же слово. «Жаклин», наконец расслышала я и поняла, что это Майкл.

— Жаклин, ты здесь?

Дверь дернулась, заскрипела поворачиваемая ручка, и дверь дернулась снова. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя, я не сообразила, что надо тут же ответить, и молчала. А потом мгновенно почувствовала страх, без перехода, страх и ужас, боязнь быть пойманной, так глупо, в какой-то закрытой комнате, и не в комнате даже, я поняла это по проступившим сквозь темноту предметам, а в ванной, в маленькой, зажатой стенками ванной комнатке — все это было как в плохом, избитом анекдоте. Мне стало скверно, к горлу поднялся комок. Чего? Страх? Стыд? «Бог ты мой, — шептала я, — как же это все пошло и нелепо». И тут я услышала шепот прямо в щеку, горячий, щекочущий шепот.

— Ответь ему, — прошептал тот, о ком я на секунду забыла.

И я пришла в себя, не полностью, но, во всяком случае, унялась дрожь и я совладала с голосом.

— Что? — крикнула я.

— Жаклин, это ты? — раздалось из-за двери.

— Конечно, я, — прокричала я раздраженно, — в чем дело?

— Ты там одна? — спросил Майкл.

— Ты что, очумел? — теперь я пришла в себя полностью. — Нет, нас здесь несколько, мы совещаемся друг с другом.