Поворот этот обозначился в поэмах "Пепельная Среда" и "Четыре квартета": Элиот превратился в католического поэта... и практически прекратил писать стихи. Оставшись до конца дней чрезвычайно почитаемым литератором, живым классиком, женившись за семь лет до смерти - подобно Гете - на собственной домоправительнице, - хочется верить, обретя покой... Но поэтом быть перестав. Сочинив разве что шуточную "Популярную науку о кошках" (послужившую либретто для знаменитого мюзикла), написав несколько стихов на случай и четыре стихотворные драмы, в которых - на новообретенный католический лад - полемизировал с Фрейдом. Первая стихотворная драма, а точнее, трагедия - "Убийство в соборе" - исполнена еще подлинно поэтического вдохновения. И хотя именно "Пепельная Среда" и в особенности "Четыре квартета" считаются в академическом литературоведении (а сейчас в нашей охваченной новоправославным пылом интеллигентской среде тем более) вершинами его творчества, славой своей и непреходящей актуальностью стихов обязан Элиот "Пруфроку" и "Суини", "Полым людям" и "Бесплодной земле" - вещам бого^и человекоборческим. (И здесь опять напрашивается параллель с Маяковским: в советской школе проходили "Хорошо" и "Ленин", а наизусть учили "Облако в штанах" и "Флейту-позвоночник"). Правда, следует признать, что католицизму (в отличие от православия) имманентно присуще внутреннее беспокойство, неизбывное внутреннее напряжение, - и в "Четырех квартетах" оно присутствует тоже.
Поэзия Элиота не слишком поддается переводу: во-первых, как уже отмечено выше, многие аллюзии не прочитываются или просто-напросто пропадают; во-вторых, будучи переведены буквально (или, точнее, недостаточно радикально), иные находки Элиота выглядят по-русски банальностями; наконец, английская поэзия в целом эмоционально беднее и сдержаннее русской - и там, где англичанину кажется, будто он орет "во весь голос" (еще одна цитата из Маяковского), нам кажется, будто он всего лишь вежливо переспрашивает, не поняв с первого раза заданный ему вопрос. К счастью, в данном издании имеется возможность привести многое в двух-трех переводах, чем несколько нивелируется вынужденная компромиссность и ущербность каждого из них, взятого в отдельности. Среди переводчиков книги покойный Андрей Сергеев (1933-1998), первым выпустивший отдельной книгой "своего" Элиота еще в 60-е годы и переработавший это издание в 1997 г., поэт, прозаик и мемуаристка Нина Берберова, опытные переводчики Сергей Степанов и Ян Пробштейн, а также составитель книги. У каждого из нас - как и у переводчиков, в книгу по тем или иным причинам не включенным (а вообще-то Элиота переводили сравнительно мало) - свой Элиот, не похожий или не слишком похожий на Элиота у остальных. Не похожий в том числе и ритмически: авторская ритмика Элиота оставляет возможность для множества интерпретаций. По-разному - точной рифмой, неточной, ассонансом, рифмоидом - можно передавать и его рифмы. Можно сохранять или несколько изменять строфику. Все это в пределах теоретически или, вернее, традиционно допустимого. Сложнее - с многослойной лексикой Элиота, разнообразием интонаций, афоризмами или полуафоризмами: здесь читателю надо полагаться исключительно на собственный вкус, как полагался на него, работая над стихами, каждый из переводчиков. Стихи Элиота - и в оригинале, и в переводе - требуют определенных интеллектуальных усилий: будем надеяться, что читателю воздается за эти усилия.
И последнее. В обоих изданиях стихов Элиота на русском языке, предпринятых в 90-е годы, стихи и поэмы расположены во внешне произвольном порядке; особо нелепо составлена "Избранная поэзия" (Санкт-Петербург, "Северо-Запад", 1994) - сперва поздние стихи, потом ранние... В настоящем издании выдержан авторский канон: новообращенный католик, а затем и католический поэт, Элиот открывал собрание стихотворений ранними антиклерикальными в том числе - стихами, справедливо полагая, что грех предшествует покаянию. А в поэзии он, уместно добавить здесь, куда интересней и плодотворней.