Но в одно стылое утро Милка не пришла. Не появилась она и на другой день, и Бориска забеспокоился, уж не захворала ли любушка, не одолел ли милушку злой недуг...

Однажды ночью пали заморозки, и утро выдалось ясное. Вольно дышалось, легко ходилось по застывшей земле, но невесело было парню, все из рук падало. Вдобавок отмахнул топором от киля дощаника изрядный кус, и Денисов разразился отборной руганью. Не успели стихнуть над рекой раскаты его голоса, как за спиной Бориски раздалось:

- Бог помочь, мастера-лодейщики!

Денисов что-то буркнул в ответ: не то "здравствуй" сказал, не то выругался. А у Бориски чуть потес из рук не выпал: "Она!" Оглянулся - стоит Милка в новой желтой шубейке, жаркой накидке, руки в пестрых вязаных рукавичках на животе сложила. На Бориску не глядит.

- С просьбой к тебе, Дементий.

- Чего надо? - пробурчал мастер, не оборачиваясь.

- Худо у меня с полом в избе, из щелей холодом тянет, и доска печная треснула... Починил бы, я в долгу не останусь, уплачу.

Денисов выпрямился, засопел.

- Своей работы по горло. Некогда по чужим избам шляться.

- Я пойду! - заявил Бориска.

- Цыц, нишкни! - прикрикнул на него мастер.

- Ты на меня не ори, - у Бориски заходили желваки на скулах, - я тебе не холоп. Стыдно сидеть в теплой избе, Дементий Денисов, когда другие замерзают.

Оба некоторое время в упор глядели друг на друга. Денисов первым отвернулся и снова начал тюкать потесом, а Бориска зашел в сруб, отыскал нужный инструмент, взял под мышку туесок, наполненный прихваченной морозом рябиной ("Угощу Милку!"), и почти выбежал из избы.

- Идем, - бросил он Милке и широко зашагал к опушке леса.

Когда открылась перед ними знакомая шалга, Бориска остановился.

- Почто не приходила? - спросил он отрывисто. - Я уж чего только не передумал.

- В Холмогорах была.

- Ну да? - удивился Бориска.

- А что? Вот шубейку, варежки купила. Нравятся?

Бориска пальцем коснулся суконного рукава.

- Добрая шуба. Однако на что она тебе.

Глаза у Милки лукаво блеснули солнечными брызгами.

- А на то, чтоб тебе нравиться. Бориска раскрыл рот, но она уже тянула его за собой.

- Будет мерзнуть-то, идем в тепло.

Во дворе к Бориске, оскалив клыки, с рычанием бросились две собаки, но Милка прикрикнула на них, и, вытягивая морды, ловя запах чужого человека, они уступили дорогу.

Вслед за хозяйкой Бориска поднялся по сходной лестнице на крыльцо с витыми столбиками под двухскатной крышей. Над дверью висел ветхий образ пречистой богородицы казанской, писанный на красках. Парень перекрестился на него, а сам зорко оглядел икону: нет ли следов от дроби либо от пуль. Однако образ был целым. Пройдя сени, уставленные кадками и ушатами, Бориска шагнул за порог и очутился в горнице.

Просторная горница ошеломила его: бывать в таких избах ему прежде не приходилось. "Ишь, как имущие-то живут", - подумал он озираясь. Три красных окна давали достаточно света. Слева дышала теплом русская печь. Посреди пола лежала огромная медвежья шкура, и на стенах висели шкуры: оленьи, рысьи, волчьи. Вдоль стен притулились лавки с резными опушками, меж крепконогих скамей - кряжистый стол. Еще в горнице был чулан, забранный тесом в косяк. Дверь у чулана с цепью и пробоями железными. Было три ларя, но ни на одном Бориска не увидел ни замков, ни петель: вместо них - дырья, будто кто вырвал петли клещами. В красном углу на двух разных полках расставлены иконы, посреди которых выделялся большой, в богатой ризе сканой1 работы образ Спаса нерукотворного.

Бориска стащил с головы треух и переступил с ноги на ногу. Дальше порога пойти постеснялся: раскисшие в тепле старые сапоги оставляли грязные следы на чисто выскобленных половицах.

Появилась из-за печи Милка. Выбросив из печур2 валеные опорки, вдела в них босые узкие ступни, улыбнулась.

- Разболокайся, Борюшка, да вешай тулупчик.

Сходила куда-то, принесла такие же, как на самой, опорки.

- На-ко, переобуйся.

Бориска присел на залавок, отвернувшись, стащил сапоги и сунул в них поглубже портянки. Однако опорки на ноги не лезли: маловаты оказались. Увидев, как парень бьется над ними, Милка расхохоталась, схватила нож, полоснула опорки по задникам.

- И не жалко тебе? - сказал Бориска. - Ежели так для каждого гостя, то и валенок не напасешься.

Милка отвернулась.

- Для такого гостя мне ничего не жаль, - проговорила она, зачем-то поправляя и без того ладно висевшую занавеску на печке. Потом она убежала за печь, загремела заслонкой, а Бориска опустился на залавок. Неловкость первых минут прошла, и он стал глазом плотника разглядывать жилище.

- Садись в стол, - донеслось из-за печи, - отведаешь моей стряпни. Небось надоело всухомятку-то да кое-как питаться.

- А тебе почем знать, как я ем? - спросил Бориска.

- О-о! Поди-ка неведомы мне Денисов с его старухой. У них денежка не пропадет.

Парень качнул головой - все-то ей известно... Он опустил глаза и внимательно рассмотрел пол: половицы лежали плотно одна к другой, ни щелки не видно, стало быть, перебирать его было без надобности.

Милка вытащила из печи горшки, ладку, перенесла на стол - вкусно запахло щами, печеной рыбой. Появился жбан малый, две медных, ярко начищенных ендовы. В жбане оказалось пиво, и Бориске внезапно подумалось: "А ну как примешано что к зелью... Еще опоит хозяйка..." Но сказать, что хмельного с роду не пробовал, не решился парень.

Бориска с Денисовых скудных харчей так нажимал на еду, что за ушами трещало...

Вдруг Милка сказала:

- Не боишься ты моей стряпни? А может, отравлена она иль нашептана...

У парня кусок поперек горла встал, растерянно уставился он на хозяйку.

- Боишься. Наслышался обо мне всякого...

Бориска отодвинул миску с объедками.

- Да, кое-что слыхал.

- И что же?

- А вот не ведаю, где правда, а где ложь.

- О-ох! - она закрыла лицо ладонями, опустила голову.

Замолчали надолго. В печи шуршали угли, вздыхало тесто в горшке под рушником. До чего ж худо было Бориске! Чуял он сердцем, что солгал ему Денисов о Милке, а он повторил, как скворец, слова чужие. "Милка, Милушка! Да я ж тебя..."

- Скажи мне, Борюшка, - нарушила молчание хозяйка, опуская руки и глядя на парня полными слез глазами, - любишь ли ты кого?

Бориску как кипятком ошпарили. Он резко встал, опрокинув скамью. Стал подымать ее, миску сронил. Разлетелась миска на мелкие черепки. Не смея глянуть на Милку, поспешил к выходу, зацепился опорком за медвежью шкуру и чуть не растянулся.

- Да постой же! - Милка догнала его, встала перед ним, положила на плечи оголенные до локтя смуглые руки. Совсем близкие губы жарко шептали:

- Глупышек ты мой, базненькой! Сугревной мой, любишь ведь!.. Господи! Да посуди же, какая же я ведьма! Вот те христос, баба я обычная и без тебя боле не могу...

Она уткнулась лбом в Борискину грудь - рубаха у парня вмиг стала горячей и мокрой. Он несмело провел ладонью по гладкой ткани сорочки и, ощутив сквозь нее тугую Милкину спину, глубоко вздохнул...

4

Безмолвно и мягко облапил горницу седоватый ночной мрак, и только слышал Бориска прерывистое близкое дыхание Милки. Постель - тонкий бумажник - была раскинута на широкой печи.

- Я с самого приезду не ложилась на лавку, - вполголоса проговорила Милка, - готовил Африкан ложе венечное, да не дал бог... А меня из одной беды едва в другую не сподобило.

Голова ее в густом ворохе волос покоилась на Борискиной руке. С волнением вдыхал он опьяняющий, незнакомый запах женского тела, и это мешало ему собраться с мыслями, понять до конца все случившееся.

- Что молчишь? - шепнула она.

- Доведи о себе - знать хочу. Ты ведь отныне жена мне.

- Не венчанная.

- Дай срок. Зароблю денег - пойдем к попу.

- Ладно. Только не в людную церковь. Боюсь я людей, языков их злобных. Ненавидят меня тутошние... А за что?