– А ты чего, бывал там?

– Бывал, – вздохнул Илья, мечтательно глядя вдаль.

Он вдруг почувствовал облегчение. Он ехал домой, на родину, в мир, где все стоит на своих местах, где жизнь размеренна и спокойна. Как же устал Илья от этих приключений…

– Бывал, – повторил он с облегчением. – И уж теперь никогда оттуда не уеду.

Вдруг что-то с силой ударило по кабине. Звоном отдалось в корпусе. Илья напрягся.

– Чего это зазвенело? – Виктор повернулся к Пал Палычу. – Человек?

Пал Палыч помолчал, а потом сказал нехотя:

– Человек не так звенят. Сколько тебя учить? Человек – с этаким растягом. Дольше звенит, потому как выше. А это мелкая тварь. Кабан, может.

– Нет, Пал Палыч, уж я слышал, как кабан звенит. Я, когда в Уссурийск составы гонял…

Но Пал Палыч перебил:

– Там кабан не тот, крупнее местного. Там лось звенит, как грузовик. А здесь я раз коровой звенел, так думал, поросенок, такая дохлая.

Илья слушал разговор, не понимая узкопрофессиональной терминологии.

– А как это звенит? – найдя промежуток, решился Илья прояснить обстановку.

– Как, как. Сбивает когда состав кого-нибудь, так обшивка звенит, чего ж тут непонятного, – простодушно пояснил Виктор.

– И часто люди попадаются?

– Не скажу, что каждые пять минут, но бывает. Выскочит кто-нибудь из кустов… и звенит. Но все по-разному, у каждого свой звон: корова, птица, человек… Если видим заранее, останавливаем, если можем. Раньше-то, услышав звон, состав останавливали и пострадавшего собирали по частям. Точно, Пал Палыч? – Машинист, не отрывая взгляда от дороги, кивнул. – И я собирая, график сбивали этим здорово. Теперь не останавливаем. Даем на ближайшую станцию информацию, они бригаду сборщиков присылают. Это ж поезд, а не велосипед – тут не поможешь, только из графика выбьешься. Вот недавно случай у меня был, это до того как с Пал Палычем в бригаду попал. Днем ехали. Видимость паршивая – туман – вдруг из этого тумана выступает человек и идет прямо на поезд. Даем сигнал, хоть бы что. Подъезжаем ближе – старуха в платке. Вдруг она, карга старая, встает на колени и кладет голову на рельсы. Это не смешно, – вдруг серьезно сказал Виктор, хотя Илья и не думал смеяться. – Ну, мы по тормозам, чуть-чуть не успели. Слышим, захрустела бабка. Выскакиваем, искать начинаем. Слышим, кричит: «Здесь я, здесь!» Представь! Закрутило бабку между продольной тягой и электродвигателем. И так оказалось, что старуха между ходовыми частями электровоза оказалась как будто на шпагате растянута, как лягушонок. Мы попробовали освободить, не тут-то было. И так, и этак, ничего. Мы ей говорим: «Бабка, чего ж ты под поезд-то полезла?»

«Дура, – говорит, – была. Это я в знак солидарности с демократическим движением, за продвижение по пути реформ, вот я и по пути…» – «А теперь поумнела?»

Пришлось вызывать со станции специальную бригаду с гаечными ключами, старуху из электровоза выворачивать. А пока приехали, пока гайки открутили, старуха извелась вся. Во как она проклинала эти пути реформ и закрученные гайки, из-за которых маялась. Но сохранилась, повезло ей… Хотя, зараза, на целый час своими акробатическими трюками график движения сбила. Это не смешно, у нас с этим строго. Вот как бывает. Иногда идет по рельсам кто-нибудь – ты гудишь, а он не слышит. Дашь по тормозам, а он, сукин кот, с рельсов сходит и этак ручкой!..

– Да-а, – вздохнул Илья. С того момента, как он узнал, что едет домой, он успокоился, словно и не было ничего позади в том ужасном городе.

– Вот, ты говоришь, интересно, – снова приписал он Илье то, чего тот не говорил. – А интересно не это. Интересно другое. Как вещи с них слетают?

Виктор приблизил к Илье лицо в полумраке кабины и состроил таинственную гримасу.

– Да брось, все равно не поверит, – пробурчал от пульта Пал Палыч.

– Чего брось-то, а действительно, как?! Пал Палыч! Ведь это ж мистика какая-то. Законы физики-то нарушаются.

– На законы плевать. У дороги свои законы.

– Вот и я говорю – свои. Так что такие чудеса.

– Что слетает-то? – поинтересовался Илья, так ничего из их разговора и не поняв.

– Что слетает? – передразнил Виктор. – А вещи – вот что слетает. Вот как ты объяснишь, что сбитый поездом человек лежит мертвый, ботинки у него на босу ногу надеты, а носки отдельно лежат. Или пиджак на голое тело надет, а рубашку после на кустах находят. И это не смешно! Сам я такое видел!.. Женщина в шубе, а под шубой бюстгальтер один. Свитер рядом лежит.

– Ну да?! – усомнился Илья.

– Я ж говорил, не поверит, – бросил Пал Палыч. – А я сам сколько таких случаев встречал за четвертной работы на колесах. Это каждый машинист знает. Почти всем такие случаи встречались. Но это, говорят, при определенной скорости такие штуки.

– Случилось однажды, даже челюсть вылетела… – вспомнил Виктор.

– Ну, это дело не хитрое, – вон у Людмилы, жены моей, так по несколько раз на дню выскакивает. Сделали, стервецы, плохо.

– Ну, а что ты скажешь о том, что одни покойники целиком, а другие неизвестно в каком состоянии. И это не смешно.

– Вот тут ничего сказать нельзя, – согласился от пульта Пал Палыч. – Действительно, один словно бы своей смертью умер – целехонький, даже ведь ни единого синяка, ни единого кровоподтека, а знаешь, что шибануло его будь здоров – сто пятьдесят – сто шестьдесят иногда, а он целехонький. А иного по крохам собираешь: разрывает его на кусочки, разбрызгивает по кустам, косогорам… Что за чудеса такие? Но вот со мной что приключилось. Было это в… дай Бог не соврать… в семьдесят шестом году, меня тогда только из помощников в машинисты перевели. Ну-ка замени меня, Витек.

Виктор пересел на его место к пульту, а Пал Палыч занял место рядом с Ильей и начал:

– Ездили мы в Ригу. Я тогда на пассажире работал. Дорога наезженная. Я при должности, даже когда отдыхать можно было, все на дорогу гляжу. Осень была глубокая, вот как сейчас. Ночь темнющая, да еще дождь. Всякий машинист знает, в такую погоду нужно в оба глядеть. А перед сменой сон я страшный видел, уж не помню, о чем сон, помню только ощущение паршивое такое. Я, неугомонный, у пульта стою. И вот видим мы с помощником, человек как будто из-под земли вырос (ну, видимость, понятное дело, плохая), но успели заметить, что высокий он и в военной форме. Помощник даже сигналить не стал, совсем близко мужик. Дал по тормозам, применил экстренное, да где там, так и сшибло его на скорости, наверное, километров сто сорок.

Ну что делать? Взяли фонарики, пошли искать – помощник-то на одну сторону пошел, я на другую. Кто же знает, куда его, горемыку, ударом отшвырнуло. Лазали по кустам, лазали… я весь промок до нитки. Помощник с другой стороны дороги матерится. Нету – пропал, как будто его ударом на луну забросило. Все проводники из вагонов выглядывают, не поймут, почему остановка И тут Зинка из второго вагона кричит:

– Паша! Ты чего там ищешь?!

Да вот, говорю, так, мол, и так: сбили военного, тело ищу, чего же лежать у дороги будет.

Она смеется – веселая баба была – все замуж выйти хотела, оттого со всеми и спала, может, кто возьмет.

– А не тот ли это майор, который у меня в купе чай уже полчаса пьет.

– Да нет, – говорю. – Вряд ли. Его так шибануло, что ему теперь не до чая.

– Иди, Паша, все-таки посмотри. Он говорит, что его сбили.

Ну пошел я, помощник тоже со мной. Сидит в купе у проводницы майор, красавец с усами, чай пьет. Бледноват, правда, но ничего вроде. Я смотрю на него, как идиот, и спрашиваю:

– Извините, не вас, мол, мы поездом сбили?

А сам понимаю, что не может быть такого.

– Да, – говорит. – Меня.

Чаек вприкуску пьет и на Зинку поглядывает этак соблазнительно. А Зинка под его взглядом прямо вся расплывается.

– Ну, извините, – говорю, – но по полосе ходить не разрешается, штраф придется заплатить.

Он говорит:

– Заплачу.

И чаек попивает. Ну что делать, повернулись мы с помощником и пошли из вагона. Зинка меня нагоняет, шепчет прямо в ухо: