После "похорон" были поминки. Собрались старушки, молодежи в деревне совсем не было. Об этих поминках мне потом расскажет тетушка Анисья - мамина родная сестра. Удивительная личность. Если мама была строгая, правдивая во всем, то тетушка - озорная, веселая такая балагурка. Две родных сестры, но как два полюса. Тетя с двенадцати лет работала на Кувшиновской бумажной фабрике сшивала тетради. Вышла замуж за балтийского моряка, своего земляка. Он погиб в Кронштадском вооруженном восстании. В нынешнюю перестройку Указом президента восставших против большевиков кронштадцев реабилитировали. А у тетушки, Анисьи Васильевны Шеробаевой, остался от него увеличенный портрет бравого моряка, да двое детишек - Коля и Паня, которых пришлось поднимать одной. С годами боль утраты стала проходить и Анисья вновь обрела свой веселый характер.
После всех моих бед я, наконец, приехала к маме в деревню Володово. Мы сидели в обнимку с тетушкой за столом, покрытым праздничной домотканной белой скатертью с кистями. На столе кипел самовар, начищенный кирпичом до сверкания, близкого, как мне в детстве казалось, к золоту. Этот самовар был средний. Почему средний? Да у нас дома было три самовара, подаренных священником Гавриилом - маминым родным дядей, братом моей бабушки Анны. Первый самовар был большой - ведро воды в него входило. Средний полведра, а самый маленький - на пять стаканов. Его мама рано утром быстренько кипятила и, первым делом, пила из него чай. Большой самовар разжигался углями заранее - это когда вся семья была в сборе. Особенно хорошо было в доме по субботам. Топили баню, и вначале, в самый жар, мылись мужики, а потом - уже женщины. После бани пили чай до пота. На столе стояли блюда с брусникой моченой, клюквой, черникой...
У нас в доме было много художественной литературы. Откуда в глухой деревеньке много книг? Да все тот же священник Гавриил приносил нам, детям, в дар, и книг скопилось порядочно. Он много нам рассказывал из истории, географии, знал много стихов. Помню, отец Гавриил всегда советовал, что надо прочитать. А теперь вот, в 1945 году, когда мы с тетушкой сидели за праздничным столом в честь моего воскрешения из мертвых, в очередной раз, когда мама переступила порог из кухни, неся тарелки со снедью, тетушка громко, чтобы мама слышала, объявила:
- А теперь, племяннушка, я тебе расскажу, как твоя матушка справляла по тебе поминки. Не буду врать, - начинала тетя. - На столе было много еды, стояли рюмочки, и вот она достала из шкафчика графин, налила нам по рюмочке, а графинчик-то опять в шкаф, да ключик-то в нем и повернула на "заперто".
- Уж неправда твоя, неправда, Анисушка! - взмолилась мама.
А тетя Анисья, подмигнув мне, продолжала:
- Как неправда? - Правда, чистой воды правда.
Мама сокрушалась, не поняв очередной тетиной шутки, а тетя продолжала балагурить, и так радостно, так тепло было у меня на душе после пережитого, что передать все - и слов-то не найду...
Вот еще один эпизод из той давней поры. Значит, когда мама получила от меня весточку и у соседей убедилась, что она не сошла с ума - что ее младшая дочь Анютка жива! - на радостях надела она свою праздничную одежду и направилась в райвоенкомат.
Позже военком вспоминал этот визит:
- Заходит старушка, возбужденная такая - и прямо ко мне. "Сынок, говорит, - сними ты с меня эту проклятую пенсию!" Я стал расспрашивать старушку - как ее фамилия, кто такая, за кого пенсию получает, а она твердит одно и тоже: сними пенсию, да и только. Наконец разобрался, что к чему, усадил, напоил чаем - и, успокоенная, она ушла...
Сватовство полковника
Майор Д.П.Швидкий, когда нашел меня в штабе 16-й воздушной армии, передал мне письмо. Оно начиналось несколько необычно:
Дорогая Аннушка!
Я очень болен, пишу лежа, но я испытываю радость, когда пишу вам.
Когда мы вас потеряли, я долгое время не мог прийти в себя от горя. Вам непонятно это чувство? Я сам его неясно понимаю, но твердо знаю, что вы мне очень дороги. Возможно, не время об этом писать, ведь вам сейчас не до этого. Я делаю для вас все, что я могу, и даже немного больше. Будьте хладнокровнее, но настойчивее. Я надеюсь, что майор Швидкий привезет вас в полк! Прошу, прежде всего, заехать ко мне, иначе вы меня обидите.
Вас все ждут в полку. Если не отпустят- потерпите и помните, что я все время думаю о вас и буду надоедать начальству. Но очень хочу верить, что вы приедете...
По-дружески обнимаю ваши худенькие плечики и желаю вам добра.
Глубоко уважающий вас В. Тимофеев. 21.02.45 года.
Письмо это было от командира нашей 197-й штурмовой авиационной дивизии полковника В.А.Тимофеева.
Удивили, обрадовали и заставили задуматься его строки. Почему он мне так пишет? Ведь я его мало знаю. Больше того, я всегда с каким-то отчуждением и недоверием относилась к начальству. В полку летчики даже шутили, что Егорова игнорирует начальство, а потому и ходит в лейтенантах, занимая должность подполковника. С командиром же дивизии у меня был даже "конфликт". Полк тогда перебазировался на аэродром Дысь под Люблином. Мне запланировали перелет с последней группой. И вот стою с летчиками, разговариваю, вдруг, откуда ни возьмись, идет командир дивизии. Подходит к нам. Я по всем правилам докладываю ему, говорю, что сейчас вот будет готов из ремонта Уил-2 и мы улетаем.
- Возьмите и меня с собой, - вроде бы шуткой попросил полковник.
- Что значит "возьмите и меня"? Пожалуйста, полетим вместе. Только вы, по старшинству, будете ведущим, - ответила я.
- Да нет, ведущим я не хочу, лучше пристроюсь к вашей группе в хвосте, опять, как мне показалось, несколько наигранно сказал полковник.
- Не люблю, когда начальство в хвосте болтается! - отчеканила я, долго не думая.
Полковник обиделся, повернулся и, ничего не сказав, ушел.
Потом он старался меня не замечать, ну а я и рада была подальше от глаз командования.
И все же обрадовало меня это письмо. Приятно было сознавать, что на белом свете есть человек, который думает о тебе, заботится, старается облегчить твою участь.
Оказалось, комдив просил майор Швидкого заехать вместе со мной в штаб дивизии, который размещался в Замтере. Мы заехали. Командир дивизии встретил меня радостно, приветливо. Долго держал мои руки в своих, разглядывал следы ожогов, а затем вдруг поцеловал их. Я быстро отдернула руки, покраснела, а он стал нас с Швидким приглашать пообедать с ним. Вызвал ординарца и приказал принести из летной столовой три обеда. Достал откуда - то бутылку вина. После обеда комдив сказал:
- Теперь, Аннушка, вам нужно лечь в наш армейский госпиталь, подлечиться, а потом, когда врачи скажут свое слово, да и как вы себя будете чувствовать, будем решать о дальнейшей вашей службе...
В армейском госпитале меня продержали недолго и отправили в Москву, в распоряжение кадров ВВС (моя должность - штурман полка - была номенклатура отдела кадров ВВС). Начальник кадров генерал Шадский сказал мне тогда, что для прохождения дальнейшей службы меня направляют в распоряжение Серпуховского военкомата.
- С вами вместе поедет еще лейтенант. Завтра же выезжайте электричкой, лейтенант заедет за вами домой с личными делами в пакете, - объяснил кадровик.
И, действительно, на утро зашел лейтенант с авиационными погонами, и мы поехали. Явились в военкомат, там дежурный вскрыл пакет, а внутри оказался еще один - с сургучной печатью.
- Вам надо идти в школу. Это рядом с нашим зданием. Увидите, она за колючей проволокой. Проходная с другой стороны от нас, направил дальше дежурный. В проходной, когда лейтенант показал пакет, нас пропустили к какому - то начальнику. До меня, откровенно говоря, все еще никак не доходило, куда меня вели?.. Вдруг лейтенант говорит:
- Вы посидите в приемной, а я вначале один зайду в кабинет.
И зашел. Мне было слышно, как кто-то там за дверью грубо матерился на лейтенанта и кричал: "Почему сопровождаете преступницу без оружия?!" Лейтенант спокойно объяснил: "Она, товарищ генерал, раненая, в форме, с орденами. И вот, какая у нее на руках справка... К званию Героя Советского Союза была представлена посмертно...