Ллойд Биггл-младший

МУЗЫКОДЕЛ

Все называют это Центром. Есть и другое название. Оно употребляется в официальных документах, его можно найти в энциклопедии - но им никто не пользуется. От Бомбея до Лимы энают просто Центр. Вы можете вынырнуть из клубящихся туманов Венеры, протолкаться к стойке и начать: "Когда я был в Центре..." - и каждый, кто услышит, внимательно прислушается. Можете упомянуть о Центре где-нибудь в Лондоне, или в марсианской пустыне, или на одинокой станции на Плутоне-и вас наверняка поймут.

Никто никогда не объясняет, что такое Центр. Это невозможно, да и не нужно. Все, от грудного младенца и до столетнего старика, заканчивающего свой жизненный путь, все побывали там и собираются поехать снова через год, и еще через год. Это страна отпусков и каникул для всей Солнечной системы. Это многие квадратные мили американского Среднего Востока, преображенные искусной планировкой, неустанным трудом и невероятными расходами. Это памятник культурных достижений человечества, возник он внезапно, необъяснимо, словно феникс, в конце двадцать четвертого столетия из истлевшего пепла распавшейся культуры.

Центр грандиозен, эффектен и великолепен. Он вдохновляет, учит и развлекает. Он внушает благоговение, он подавляет, он... все что угодно.

И хотя лишь немногие из его посетителей знают об этом или придают этому значение - в нем обитает привидение.

Вы стоите на видовой галерее огромного памятника Баху. Далеко влево, на склоне холма, вы видите взволнованных зрителей, заполнивших Греческий театр Аристофана. Солнечный свет играет на их ярких разноцветных одеждах. Они поглощены представлением-счастливые очевидцы того, что миллионы смотрят только по видеоскопу.

За театром, мимо памятника Данте и института Микеланджело, тянется вдаль обсаженный деревьями бульвар Франка Ллойда Райта. Двойная башня - копия Реймсского собора - возвышается на горизонте. Под ней вы видите искусный ландшафт французского парка XVIII века, а рядом-Мольеровский театр.

Чья-то рука вцепляется в ваш рукав, вы раздраженно оборачиваетесь - и оказываетесь лицом к лицу с каким-то стариком. Его лицо все в шрамах и морщинах, на Голове - остатки седых волос. Его скрюченная рука напоминает клешню. Вглядевшись, вы видите кривое, искалеченное плечо, ужасный шрам на месте ухаи испуганно пятитесь.

Взгляд запавших глаз следует за вами. Рука простирается в величавом жесте, который охватывает все вокруг до самого далекого горизонта, и вы замечаете, что многих пальцев не хватает, а оставшиеся изуродованы. Раздается хриплый голос:

- Нравится?-спрашивает он и выжидающе смотрит на вас.

Вздрогнув, вы говорите:

- Да, конечно.

Он делает шаг вперед, и в глазах его светится нетерпеливая мольба:

- Я говорю, нравится вам это?

В замешательстве вы можете только торопливо кивнуть, спеша уйти. Но в ответ на ваш кивок неожиданно появляется детская радостная улыбка, звучит скрипучий смех и торжествующий крик:

- Это я сделал! Я сделал все это!

Или стоите вы на блистательном проспекте Платона между Вагнеровским театром, где ежедневно без перерывов исполняют целиком "Кольцо Нибелунгов", и копией театра "Глобус" XVI века, где утром, днем и вечером идут представления шекспировской драмы.

В вас вцепляется рука.

- Нравится?

Если вы отвечаете восторженными похвалами, старик нетерпеливо смотрит на вас и только ждет, когда вы кончите, чтобы спросить снова:

- Я говорю, нравится вам это?

И когда вы, улыбаясь, киваете головой, старик, сияя от гордости, делает величавый жест и кричит:

- Это я сделал!

В коридоре любого из тысячи обширных отелей, в читальном зале замечательной библиотеки, где вам бесплатно сделают копию любой книги, которую вы потребуете, на одиннадцатом ярусе зала Бетховена-везде к вам, прихрамывая и волоча ноги, подходит привидение, вцепляется вам в руку и задает все тот же вопрос. А потом восклицает с гордостью: "Это я сделал!"

Эрлин Бак почувствовал за спиной ее присутствие, но не обернулся. Он наклонился вперед, извлекая левой рукой из мультикорда рокочущие басовые звуки, пальцами правой - торжественную мелодию. Молниеносным движением он дотронулся до одной из клавиш, и высокие дискантовые ноты внезапно стали полными, звучными, почти как звуки кларнета. ("Но, Господи, как не похоже на кларнет!" - подумал он.)

- Опять начинается, Вэл? - спросил он.

- Утром приходил хозяин дома.

Эрлин поколебался, тронул клавишу, потом еще несколько клавиш, и гулкие звуки сплелись в причудливую гармонию духового оркестра. (Но какой слабый, непохожий на себя оркестр!)

- Какой срок он дает на этот раз?

- Два дня. И синтезатор пищи опять сломался.

- Вот и хорошо. Сбегай, купи свежего мяса.

- На что?

Он стукнул кулаками по клавиатуре и закричал, перекрывая своим голосом резкий диссонанс:

- Не буду я пользоваться гармонизатором! Не дам я поденщикам себя аранжировать! Если коммерс выходит под моим именем, он должен быть сочинен. Он может быть идиотским, тошнотворным, но он будет сделан хорошо. Видит Бог, это немного, но это все, что у меня осталось!

Он медленно повернулся и посмотрел на нее-бледную, увядающую, измученную женщину, которая двадцать пять лет была его женой. Затем снова отвернулся, упрямо говоря себе, что виноват не больше, чем она. Раз заказчики реклам платят за хорошие коммерсы столько же, сколько за поденщину...

- Халси придет сегодня? - спросила она.

- Сказал, что придет.

- Достать бы денег заплатить за квартиру...

- И за синтезатор пищи. И за новый видеоскоп. И за новую одежду. Есть же предел тому, что можно купить ценой одного коммерса?!

Он услышал, как она уходит, как открывается дверь, и ждал. Дверь не затворялась.

- Уолтер-Уолтер звонил,- сказала она.- Сегодняшнее ревю он посвящает тебе.

- Ах, вот как? Но ведь это бесплатно.

- Я так и думала, что ты не захочешь смотреть, поэтому договорилась с миссис Ренник, пойду с ней.

- Конечно. Развлекись.

Дверь затворилась.

Бак поднялся и поглядел на свой рабочий стол. На нем в хаотическом беспорядке валялись нотная бумага, тексты коммерсов, карандаши, наброски, наполовину законченные рукописи. Их неопрятные кипы угрожали сползти на пол. Бак расчистил уголок и устало присел, вытянув длинные ноги под столом.