Он просыпался еще пять или шесть раз и не то чтобы не верил своим глазам, но просто осознавал, что тело на полу и мгла за окном, и он сам лишь части сна, понять который было невозможно и, в сущности, не нужно. Все что было помимо сна, превратилось в поток, и поток менялся; такова была его природа. Проснувшись в первый раз, он увидел на полу не сморщенного урода, а белокурую женщину с бледным блудливым лицом - мертвую, в чем не было сомнений, и это была Тоня, но уродливая лужа на полу осталась прежней; во второй раз он краем глаза нашел старуху с завитыми рыжими волосами, крашенными, должно быть, слишком неумело, чтобы усомниться в реальности старухи; третье больное пробуждение заставило его увидеть мужика лет пятидесяти в коричневом костюме и синей джинсовой рубашке; в четвертый раз он определил ребенка в белой футболке с надписью "Modern Talking". На его шее собралось жирное кровавое пятно в форме буквы Т.

II

22 марта 1986 года. 4:25 утра.

Он просыпался мучительно и долго. Тошнота подкатывала к горлу и исчезала, пронзив его насквозь. Лежа с открытыми глазами, Русинский пытался вспомнить, что же такое страшное случилось с ним вчера. Ничего не вспомнив, он поднялся, и обычно сшибая плечами мелкие предметы, на заплетающихся ногах отправился в ванную.

Над рукомойником он вспомнил все. Бросив кран открытым, он вбежал в Тонину комнату. Петр сидел на полу не шелохнувшись и все также смотрел перед собой. Мертвое тело исчезло. Кровь впиталась в бордовый коврик - по крайней мере, он не нашел ни малейшего признака крови.

На лице Петра за ночь успела отрасти щетина. Русинский потрепал его по макушке, присел на кровать и закурил, но сигарета пропускала слишком много воздуха сквозь рваный обод перед фильтром. Русинский сидел на месте, с отделившейся от фильтра сигаретой. По щекотанию возле губ он понял, что плачет.

***

- Семен, извини. Это Русинский. Можно к тебе?

- Что, теперь и с Тонькой поцапался?..

- Что-то вроде этого.

Семен захрипел, откашлялся. Видимо, смотрел на часы.

- Харэ. Приходь...

Русинский положил трубку телефона. Из каптерки в дальнем углу холла донесся скрип кровати.

- Иванна Сергеевна, дело есть, - крикнул Русинский.

Кровать породила надрывное отчаяние скрипа; в них пробрались вздохи невыспавшейся шестидесятилетней женщины. Иванна Сергеевна вывалилась из своего убежища, поправляя на голове сбившийся платок из цветастой линялой шали.

- Чего тебе?

- Тут человеку плохо, - сказал Русинский. - Я скорую вызвал, так вы уж покажите им, куда идти.

- К тебе, что ли?

- К Антонине. В триста первую. Спасибо.

И энергично сбежав по лестнице общаговского холла, он оборвал дальнейшие вопросы. Затем сунул руки в карманы черного пальто и углубился в ночь.

Семен, соратник Русинского по РОВД, жил в пяти сотнях метров от общаги в панельной пятиэтажке, известной своей щелью, что пронзила стену дома год назад после землетрясения и с тех пор оставалась нетронутой словно памятник стихие. Но в подъезде Семена было тепло и почему-то пахло тушеной капустой. От резкой смены температур Русинский вздрогнул.

Семен открыл сразу. Видимо, после звонка он уже не ложился. Коротко хлопнув ладонью в его большую вялую ладонь, Русинский разулся и проследовал вслед за ним на кухню.

Семен курил, сморщившись как спекшийся помидор. На электрической плите потрескивал каэспэшного вида чайник. Русинский вздохнул и примостился за стол, от которого пахло несвежей тряпкой даже в пять часов утра. Семен косился на чайник взглядом невыносимо уставшего, но сохранившего бдительность человека.

- Извини, что вот так, - сказал Русинский. - Приперся.

- Да ничего, старик. Моя к своим уехала. Бессонница у меня без нее, один хрен, - Семен почесал себе грудь, захватывая толстыми пальцами майку. К тому ж я в отпуске нонче. Отдыхаю, блин...

- А что так жестоко? В марте?

- Да наш кэп взбесился после твоего ухода. Орет, мол, десять висяков на отделе, раньше такого не было, ляля-тополя. Охренел, сссука... Хорошо, что вообще отпустили. Витаутас, вон, получил такую кучу нерасхлеба, что звездаускас его отпуску. Не-а, не уйдет...

Обычно сморщенное лицо Семена сморщилось по-особому, из чего ясно было видно, что Витаутас обязательно сгорит не на Рижском взморье, а на работе.

- Не знаю, как тебе сказать, - сомневаясь в выборе слов, но не в целесообразности разговора, начал Русинский. Семен резко повернулся к плите своим грузным корпусом и, сняв чайник, поставил его в дальнюю часть стола. Русинский закашлялся. С ним так всегда бывало, когда не стоило говорить то, что он намеревался сообщить - собеседника отвлекало нечто, будто некие силы удерживали Русинского от вредного поступка. Однако в этот момент кровь хлынула ему голову; Русинский понял, что не сможет остановиться.

- Семен, тут происходят очень странные дела. Мистика.

Семен кивнул и снова сморщился по-особому, дополнительно, как бы говоря, что вообще-то по мистике он не мастак, но мало ли чего не бывает.

- Люди теряют разум. Просто блымс - и нету. Нет, я не образно говорю. Я конкретно. Это на полном серьезе, Семен. Помнишь случаи с этими... даунами? Так внезапно разум не теряют.

- Хрен его знает, - вновь почесал грудь Семен. - Вон, сколько случаев: был с утра нормальный, а вечером старушку зарубил.

- Нет, я не о том. Тут что-то не так. Ты помнишь Петьку?

- А, этот твой одноклассник? На дне рожденья?

- Да. Такая же фигня.

Семен замер.

- Сразу после того как.

Почувствовав внимание, хоть и тяжелое, с трудом пробивающееся сквозь многослойную усталость и безразличие, но все же явное, в каком-то смысле даже большое, Русинский ощутил натиск вдохновения и смаху вывалил события последних двенадцати часов.

Озадаченный, Семен встал и разлил чай по стаканам. Он заваривал по-монгольски, в чайнике, кипятил несколько минут и использовал самый паршивый прессованный чай, какой только знал Русинский; напиток всегда получался пахучим и крепким, словно борщ. Семен шумно прихлебнул. Отдельная чайная морщина, словно мотострелковая рота, пересекла карту его лица.

- Я что-то слышал о похожих случаях. Через Кировский отдел проходило... Два чувака - один какой-то старообрядец, или какой другой мудак, другой - из бригады Качнутого. Киллер. Обоих нашли на улице в невменяемом состоянии. Ну, ясен перец, обследовали, а потом - в дурку. На Николаевоском тракте, бывший императорский централ. Слышал?.. Тут нам велели молчать - типаря, эпидемия какая-то началась. Ну, чтоб паники там не было, туда-сюда.

Русинский задумался.

- Черт. В отделе я, конечно, ничего не узнаю, - сказал он. - Пособишь, а?

- Старик, это все интересно, - после долгой сморщенной паузы произнес Семен, разминая в пальцах овальную сигарету "Рейс". - Я тоже захотел вмешаться... Есть в этом что-то эдакое. Да. Но пойми, братишка: у меня тут есть свои планы. В место одно, бляхи-мухи, надо съездить. На родину. Хреново мне, старик. Очень... Сны какие-то ежанутые... Давай, вернусь через десять дней - и вперед. А?

Русинский почувствовал тонкую жалобную вибрацию, исходящую от Семена; в сравнении с его торсом она показалась чудовищно трогательной.

Он встал и похлопал Семена по волосатому плечу.

- Не смурей, Семен. Все будет нормально.

Затем вынул из его пальцев окурок, задавил его в пепельнице, и ушел.

III

22 марта 1986 года. 8:05 утра.

Троллейбус первого маршрута, громыхая рогами, подкатил к толпе ожидающих и нехотя раскрыл двери. Всю дорогу до Академгородка Русинский тупо смотрел в окно, пропуская мимо вязкий черно-серый поток городского пейзажа. Не хотелось думать. Он поймал себя на страхе перед мыслительным процессом.

Через двадцать минут он вышел на остановке "Институт номер 75" и направился вверх по отлогому холму, где возвышалось мрачное здание из фальшивого гранита. Сверкавшая на солнце табличка извещала: