Единственный полезный урок, который следует извлечь из этого дела, заключается в том, что когда наука вплотную соприкасается с социальными проблемами и особенно когда речь идет о жизни или благополучии людей, полагаться следует не на титулы и звания, а на объективные данные, собранные компетентными специалистами.
В извержении Суфриера четко прослеживаются две фазы. Первая, с июля 1975 по июль 1976 г., проявлялась нарастающей микросейсмической активностью. Вторая, эруптивная фаза, как мы знаем, началась 8 июля 1976 г. двадцатиминутным фреатическим извержением и длилась до 1 марта 1977 г., когда было отмечено последнее проявление указанного типа. Во время этой фазы сейсмическая активность действительно продолжала нарастать; правда, увеличивалось лишь число толчков, а не их интенсивность и магнитуды. С августа 1976 г. землетрясения стали постепенно ослабевать. Легерн, наиболее полно изучивший эти явления, представил цифры, исходя из которых суфриерское извержение можно отнести к весьма умеренным, из жерла вылетело около 1 млн. тонн вулканических продуктов. Для сравнения напомним, что Везувий в 1906 г. дал 500 млн., Кракатау - 45 млрд., а Тамбора - 375 млрд. т...
И тем не менее почти заглушенное словесным треском пробуждение Суфриера вызвало жгучий интерес, прежде всего в странах Карибского моря и в районах активного вулканизма. Хочу отметить такой нюанс. Некоторые вулканологи поначалу настороженно встретили мои категорические выводы. По их мнению, следовало дождаться окончания эруптивной фазы, провести все лабораторные анализы и лишь затем делать заключения. Тот факт, что я побывал на вулкане и видел все в непосредственной близи - ближе, чем мне бы хотелось! представлялся им скорее минусом, чем плюсом. Вообще в их глазах я придал вулканологии слишком "спортивный" характер. Полагаю уместным внести в этот вопрос ясность.
Совершенно верно: я не скрываю, что намеренно связал исследовательскую деятельность, по своей природе строгую и мало поэтичную, с так называемыми тривиальными радостями, которые приносят физическое усилие, товарищество и совместно пережитый риск. Таково уж свойство моей натуры. Однако дело не в этом. Наш подход к вулканологии зиждится на постулате, что наиболее полные наблюдения и самые точные измерения следует производить в тот момент и в том месте, где происходит извержение. А это место редко бывает легкодоступным (если вообще доступным), так что надо быть заранее готовым к настоящим трудностям - еще до того, как приступишь к работе. Между тем, тяготы пути оказываются не по плечу многим научным работникам. Может быть, оттого они выказывают по отношению к ним пренебрежение. "Настоящая" вулканология, по их утверждению, делается в лаборатории и библиотеке.
Я уже не удивляюсь подобной реакции. Она сопровождает меня постоянно с 1949 г., когда я с наивным восторгом неофита пытался привлечь внимание геологов и геофизиков к полевой вулканологии. Почему не использовать новейшую современную аппаратуру для изучения этого важнейшего природного явления? Отказы мотивировались различными соображениями. Одни вполне справедливо говорили, что включение вулканологии в список "официальных" дисциплин сократит ассигнования на их собственные исследования... Других раздражала сенсационность подобного подхода; людей, намеревавшихся вести наблюдения в непосредственной близости от эруптивных жерл, они называли авантюристами: наука не спорт и не игра с опасностью! В Советском Союзе, Соединенных Штатах Америки и Японии мне не доводилось слышать подобных отзывов, но в академических кругах Западной Европы нередко раздавалось: "Тазиев? Да, он привозит первоклассные снимки". Под этим подразумевалось, а иногда и говорилось в открытую, что качество фотографий еще не обеспечивает качества науки.
Несмотря на горячую увлеченность и боевой дух, мне вряд ли удалось бы одолеть многочисленные препоны без поддержки ряда крупных французских ученых, которым вулканология обязана столь многим. С благодарностью назову их имена: Иван де Манье, Пьер Пруво, Юбер Кюрьен, Жорж Жобер, Робер Шаббаль.
События, связанные с суфриерским извержением, позволили высветить один из неприятных аспектов научного мира - достаточно узкого, но пользующегося огромным влиянием. Речь, понятно, идет не об одной лишь вулканологии. В ученой среде сплошь и рядом действует самый настоящий "закон молчания", стыдливо именуемый "академической сдержанностью", согласно которому мелкие и крупные скандалы не следует выносить из круга посвященных. Грязное белье, говорят нам, надлежит стирать за закрытой дверью... Если бы его стирали! К сожалению, слабости одних и зависимость других от круговой поруки, от давления со стороны порой связывают ученых крепче веревок, которыми лилипуты опутали Гулливера.
Вот и мне твердили: "Не возвращайтесь на Гваделупу, не рассказывайте о наших расхождениях - особенно журналистам. Перед лицом общественности ученые должны выступать единым фронтом. Нельзя дискредитировать науку..." И так далее. Но разве науку не дискредитирует подобное поведение? Разве наука не определяется исчерпывающей формулой: поиск истины? Вот почему вслед за Эмилем Золя - я обвиняю!
Современное общество справедливо предъявляет высокие требования к врачу, которого закон допускает к больному только после долгих лет учебы и специализации в клинике. Врачом нельзя стать, выучив наизусть медицинский энциклопедический словарь.
Точно так же обстоит дело в вулканологии. Здесь помимо усвоения знаний, оставленных предшественниками, обязательно необходимо пройти несколько лет практики. На плечи людей, выдающих прогнозы развития вулканической деятельности, ложится огромная ответственность, и ценой тут может стать не одна человеческая жизнь, а тысячи.
Вот почему мне не хотелось бы, чтобы эти заметки воспринимались как полемика личного характера. Это призыв отнестись со всей серьезностью к столь важному для человечества делу, каким является вулканологический прогноз.
1977 год: возвращение к Ньирагонго
Как ни парадоксально, но, став "жертвой Суфриера", я во многих отношениях выиграл. Начать с того, что мне дали лабораторию (о чем я мечтал уже четверть века) в Центре по изучению слабой радиоактивности, которым руководит мой друг Жак Лабейри. Во-вторых, скандал привлек внимание правительственных кругов ряда государств к проблемам вулканизма. В результате лишь в 1977 г. я получил приглашение посетить шесть стран и высказать мнение о степени опасности, угрожающей населению, живущему вблизи от вулканов. Урок Гваделупы не прошел даром.
Первым отреагировало правительство Руанды, небольшой республики в Центральной Африке 10 января 1977 г. начал извергаться Ньирагонго. Этот вулкан дорог мне особенно, в его кратере я получил "боевое крещение" и там же мне посчастливилось открыть в 1948 г. озеро расплавленной лавы. С 1948 по 1969 г., когда мы открыли второе подобное озеро в эфиопском вулкане Эрта-Але, Ньирагонго считался уникумом. Существование кипящего на протяжении десятков лет озера расплавленной породы представляет одну из интереснейших загадок вулканологии. Изучение этого феномена могло бы стать необыкновенно плодотворным для науки, и я многократно предлагал международным организациям основать на Ньирагонго обсерваторию для постоянного наблюдения за его эруптивной деятельностью. Увы, безуспешно.
10 января 1977 г. Ньирагонго за 25 мин залил огненной лавой окрестные леса, поля, сады и деревни. Погибли сотни людей. Это было самое короткое и самое убийственное эффузивное извержение, случившееся в историческое время.
Кратер и основная часть массива Ньирагонго окружностью в 50 км находятся в Заире. Но вулкан заходит также за границу, в Руанду. Поэтому, хотя ущерб был нанесен только заирской стороне, трагедия взволновала и руандийские власти. Ньирагонго входит в горную систему Вирунга, возле которой живет большая часть населения Руанды. Люди опасались, что вслед за первым смертоносным шквалом последует второй. В особо тревожном ожидании пребывали жители живописного городка Гисеньи, расположенного на нижних склонах вулкана. Основываясь на своем тридцатилетнем опыте знакомства с Ньирагонго, я пришел к выводу, что непосредственной угрозы нет, все могут оставаться на своих местах. Примечательно, что из примерно полутора десятков официальных консультаций, которые мне пришлось проводить с 1957 по 1977 г, лишь однажды - в 1964 г. в Коста-Рике - я дал заключение о неминуемой опасности для населения со стороны вулкана Ирасу. Во всех остальных случаях страхи не соответствовали реальной угрозе.