Инспектор Белек отправил сообщение в Монреаль, и оба эксперта – Пепен и Пекле подтвердили, что среди обломков они обнаружили какие-то остатки, похожие на объединенные динамитные заряды с медными капсюлями. Наконец у Белека и Гуйеметта было достаточно улик, чтобы получить ордер на арест Альбера Гая. В одиннадцать часов вечера 23 сентября его арестовали в доме его матери в Лимуале. Он не был похож ни на убийцу, ни на донжуана. Тощий, невзрачный, тридцатидвухлетний зазнайка, вероятно, еще веривший в то, что полиция ни в чем не сможет его уличить. Ведь он так ловко все провернул, что вина должна упасть на других.

Его обвинили в массовом убийстве, в том, что при посредничестве Маргерит Питр он подложил в самолет мину с часовым механизмом, чтобы избавиться от своей нелюбимой жены. При этом погибли еще двадцать два невинных пассажира, в том числе четверо детей, три члена экипажа и стюардесса.

– Ничего подобного я не совершил, – упрямо повторял он.

– Маргерит Питр созналась, нам все известно.

– Маргерит Питр может говорить все что ей вздумается. Я не знаю ни о каком убийстве, никакой посылки я не видел и не знаю, почему мне надо было склонять ее к самоубийству. Все, что она вам рассказала – сказки. Я не имею к этому никакого отношения.

– Но ведь Маргерит Питр ваша хорошая знакомая? – спросил инспектор Белек.

– Хорошая или нет, но мы знаем друг друга уже не один год. Она работала на меня, продавала всякую мелочь. А ее брат, инвалид в коляске, ремонтировал мне часы. Это все. Больше с этой семьей у меня не было ничего общего.

– Вас с ней связывало как минимум еще одно дело, – сказал инспектор Гуйеметт.

– Какое же? – спросил Гай.

– Ваша маленькая любовная тайна. Или вы станете утверждать, что не знаете, кто такая Мари-Анж Робитэй или Николь Кот?

– Зачем мне это отрицать? Я влюбился. Это может с каждым случиться. И я это не скрывал. И жена знала об этом. Однако когда случилась эта история с самолетом, все между нами уже было кончено. Спросите кого хотите – жена знала об этом. Мало того, что она трагически погибла, так мы еще остались одни с дочерью.

Хорошо взвешенные ответы на вопросы следователей. Этот худощавый молодой человек вел себя как первоклассный актер. Свою роль несчастного вдовца он играл безошибочно. Но ведь была еще Мари-Анж Робитэй. Пришла, села напротив инспектора Белека, отбросила со лба челку и стала исповедоваться, словно давно ждала удобного случая.

– Мы встретились в дансинге в 1947 году. Я была сумасшедшей девчонкой. Ничто меня не интересовало, я отрицала все и вся, страшно скучала и не могла терпеть родителей, которые постоянно мне что-то запрещали и лезли со своими советами. Я бредила высшим светом, который знала из кинофильмов. Любой ценой я хотела добиться перемен. Наша жизнь в Лоу-эр-Таун казалась мне хуже тюремной. Сначала мы танцевали, затем сидели вдвоем за столиком, и Берт рассказывал мне о себе. Ювелир! Тогда он мне казался сказочным принцем. Он умел прекрасно рассказывать, был очень нежен, взял меня за руку, догладил, и я затрепетала. Понимаете, у меня еще не было парня. Он был первый.

– Вам не показалось, что он для вас слишком старый? – спросил инспектор Белек.

– Или что вы для него слишком молоды? – добавил Гуйеметт.

– Нет, это не играло никакой роли. Он мне нравился. Он рассказывал о своем деле, своей жизни и научил меня заниматься любовью. Я просто не могла без него. Хотела его снова и снова.

– Вам, наверное, было известно, что он женат?

– Берт сказал мне об этом. Но сказал также, что разведется, и мы уедем. Он показал мне свой магазинчик, и я поняла, что Берт не миллионер, что его магазинчик не многого стоит. Но я его любила как никого на свете. Поэтому однажды я привела его домой. Хотела показать его родителям. Это было ужасно. Я представила его как Роджерса Ангерза, а когда мне влетело от отца, то я убежала из дома, уехала в Монреаль, а потом снимала комнату у Маргерит Питр. Но жена Берта узнала обо всем. Она застала нас и написала моим родителям, что Роджерс Ангерз – ее муж и что зовут его Альбер Гай.

– Однако вы остались?

– Я скрывалась. Боялась суда для несовершеннолетних. Меня бы посадили в тюрьму, в лучшем случае в исправительную колонию. Поэтому я целые месяцы не выходила на улицу, все ждала, когда за мной приедет Берт.

– Почему же вы не одумались? Разве о такой жизни вы мечтали?

– Я поняла это. Это продолжалось довольно долго, но я осознала безвыходность положения, в котором оказалась. Одолжила пятьдесят долларов и уехала в Монреаль. Оттуда позвонила родителям – спросила, могу ли я вернуться домой. Но он меня догнал. Сел в машину и обогнал мой поезд. В прямом смысле вытащил меня на вокзале из вагона и отвез назад в Квебек.

– И вы продолжали жить с ним?

– Да. Как и раньше. До самого мая 1949 года. В маленькой комнатке на улице Святой Анжелы.

– Альбер Гай навещал вас?

– Не очень часто. У него не было времени и денег на билет. Я вынуждена была ждать его долгие дни и ночи. Ужасно скучала. Совсем не выходила на улицу.

– Такая жизнь не могла вам понравиться. Ведь вы еще так молоды…

– Мне все это действовало на нервы. Я не знала, что предпринять. Однажды я решила, что пойду и отдамся в руки правосудия.

– Но не пошла.

– Пошла. Берт догнал меня и отвез в Гавр-Сент-Пьер. На этот раз он торжественно пообещал, что разведется.

– Где вы жили, госпожа Робитэй?

– В грязном, очень грязном отеле. Назвалась госпожой Гай. Но не могла там выдержать.

Гавр-Сент-Пьер – рыбацкий городок на побережье, удаленный от Квебека на добрую тысячу километров. В 1949 году здесь проживало около тысячи переселенцев. Жизнь здесь равнялась изгнанию. Не удивительно, что Гай не часто там появлялся и что Мари-Анж не смогла там долго выдержать.

– Я продала пишущую машинку и на эти деньги купила билет в Квебек. Но он снова меня нашел и отвез в Сет-Йль. Это немного ближе к цивилизации, но тоже ужасный городок. Представьте себе рыбачью пристань и около трех тысяч переселенцев. Я решила покончить с этим. Вернулась домой к родителям и нашла место в «Монте-Карло».

– Однако Альбер Гай и там вас отыскал.

– Нашел. Вы же знаете об этом. Схватил меня на улице, не хотел отпускать, говорил, что покончит с собой, если я не вернусь к нему. Потом вошел за мной в помещение, а я вызвала полицию, и его забрали.

– Это случилось 23 августа.

– Этого я уже не помню. Когда его отпустили, он снова пришел ко мне – просил, угрожал, рассказывал о большой любви, говорил, что готов на все, чтобы я вернулась. Я снова потеряла голову и поехала с ним в Монреаль.

– Вы снова жили с ним? – спросил инспектор Белек.

– Всего несколько дней. Потом отрезвела. Собралась и поехала к родителям. Он писал каждый день. Обещал, угрожал и в каждом письме заверял, что это не будет долго продолжаться и что мы всегда будем вместе.

– После этого вы с ним не виделись?

– Только один раз. На квартире Маргерит Питр.

– Когда это было?

– После катастрофы.

– Что он вам сказал?

– Вы же знаете. То же самое, что вам сообщила Питр. Что наконец он свободен.

– А вы?

– Сказала, что между нами все кончено.

– Как он это воспринял?

– Не хотел этому верить. Думал, что я шучу.

– Вы знали о его замысле? Рассказывал ли он вам что-нибудь о своем плане?

– Нет. Я ничего не знала.

Женеро Руст был беден. Прикованный к своей инвалидной коляске он ездил в грязной, плохо освещенной мастерской от столика к плите, на которой подогревал себе еду. Его магазин на улице Святого Франсуа походил скорее на берлогу, чем на мастерскую и квартиру. Задняя комната выглядела еще хуже. Разбитый диван, потрепанное стеганое одеяло, довоенное радио и затхлый воздух. Он был ворчлив, обижен, сердит на весь мир, и в каждой его фразе сквозила ненависть ко всем здоровым людям.

– Вы знаете Альбера Гая? – спросил инспектор Белек.

– Да. А что?