13

Кадр из фильма. Иван Гаврилович - И.Гринько. Елизавета Павловна А.Демидова. (иллюстрация)

Потом эта могучая женщина распахнула перед матерью дверь и повторила: - Не беда... Они молча шли по пустому коридору, и неожиданно Милочка заплакала. - Замолчи, идиотка! - мрачно сказала Елизавета Павловна и положила руку на плечо матери. - Но ведь в таком издании... Это же такое издание, - бормотала идущая за ними Милочка. - Ну и что? Какое такое особенное издание? Любое издание должно быть без опечаток! - резко сказала Елизавета Павловна. - Любое издание, - как эхо повторила

мать. Она первая вошла в цех и, быстро обогнав Елизавету Павловну и Милочку, направилась мимо станков в тот угол, где за конторкой сидел худой длиннолицый старик.

- Иван Гаврилович... - и не смогла говорить дальше. Вокруг собирались наборщики. - Ну, - неожиданно вздохнув, спокойно сказал Иван Гаврилович, - ну что, сбилась с толку? Ну, сверил я твои ковырялки. Ну что, еще нашла ошибку? Ну и что страшного? Маруся? .. - Нет, страшного, конечно, ничего нет, мать старалась быть спокойной. - Я просто хочу посмотреть, может быть, я и ошиблась, то есть я не ошиблась... - Вот именно, все по порядку, Маша, вмешалась Елизавета Павловна и, обернувшись к собравшимся около них наборщикам, спросила: - Ну? Что случилось?.. Некоторые отошли, а кто-то сказал: - Случилось так уж случилось... Услышав эти слова, мать окончательно потерялась.

- Иван Гаврилович, я хочу только сказать... спросить - они еще у вас или в работе? - В печатном, - Иван Гаврилович не спеша поднялся. - Ладно, идем, уж больно все срочно, все срочно, все некогда... - Я лучше сама схожу, одна, - сказала мать и быстро пошла к выходу. Ей казалось, что походка делает ее смелой и независимой. Но со стороны это выглядело иначе. - Маруся, - негромко, но серьезно сказал Иван Гаврилович. Мать остановилась. - Вы думаете, я боюсь? - спросила мать. - А я знаю, что не боишься, - спокойно ответил старик, - пусть другие боятся, пусть будет так - кто-то будет бояться, а кто-то будет работать... Мать и Иван Гаврилович вошли в печатный цех, а Елизавета Павловна остановилась у входа. Иван Гаврилович остановил мать и, подойдя к невысокому, полному человеку в аккуратном, выглаженном халате, о чем-то спокойно спросил его. Тот пожал плечами. По движению Ивана Гавриловича можно было понять, что ему очень хотелось выругаться. Окинув взглядом огромный зал, он решительно направился к крайней, у самого окна, печатной машине. Мать оправила платье и, слегка нахмурившись, деловым шагом двинулась за ним. Мать просматривала правки. И вдруг неожиданно резко повернулась и, опустив голову, быстро пошла к выходу. Она шла долго, через весь этот зал, мимо огромных гремящих печатных машин, мимо мерно поднимающихся и опускающихся рам, выбрасывающих листы бумаги, все так же, не поднимая головы, быстро прошла мимо Елизаветы Павловны, мимо отступивших к стене наборщиков и, выйдя за дверь, бросилась по длинному коридору к корректорской. Стеклянная дверь со звоном захлопнулась за ней. - Ну? - тихо спросила Елизавета Павловна, появляясь на пороге. - Ведь ничего не было? Все в порядке? И хотя мать ничего не ответила, по какому-то почти неуловимому ее движению Елизавета Павловна поняла, что действительно ничего не случилось. - Тогда чего плачешь, дуреха? - говорила Елизавета Павловна, обняв мать за пле

чи, но говорить спокойно было трудно и ей. - Ну, не нервничай... Не нервничай... Не нервничай, - говорила она, размазывая слезы по своему толстому покрасневшему лицу.

Милочка заглянула было в корректор скую, но тут же исчезла за дверью. - Нет, Лиза, это была бы просто дикая ошибка! Даже сказать неприлично, - за смеялась вдруг мать, хотя у нее лились слезы. - И чего это меня вдруг кольнуло... Я представляешь, даже убедила себя, как это набрано... Как оно выглядит, это слово... И теперь уже смеялась Елизавета Павловна, они говорили одновременно, пере бивая и не слушая друг друга, принимаясь то плакать, то смеяться. Отворилась дверь, вошел Иван Гаврило вич и молча поставил на стол бутылку. - Спирт... Тут немного, но все к делу. Ты же промокла вся насквозь. Посмотри, на кого похожа... Чучело... - Господи, - вдруг, как бы опомнившись сказала мать, - я же совсем промокла. Она подошла к окну, за которым бушевал ливень, и шум его сливался с мерным тяжелым рокотом машин огромной типогра фии, занимавшей в Замоскворечье целый квартал... Мать. Я, пожалуй, пойду в душ. Где же гребенка? Елизавета павловна. Боже мой, ты знаешь, на кого ты сейчас похожа? Мать. На кого? Елизавета Павловна. На Марию Тимо феевну. Мать. Какую Марию Тимофеевну? Елизавета Павловна. На! Мать. Что "на"? Елизавета Павловна. Ну ты же гребенку ищешь? На! Мать (нервничая). Слушай, ты можешь наконец, нормально? Какую Марию Тимофеевну? Елизавета Павловна. Ну была такая Мария Тимофеевна Лебядкина. Сестра капипитана Лебядкина, жена Николая Всеволодовича Ставрогина. Мать. При чем тут все это? Елизавета Павловна. Нет, я просто хочу сказать, что ты поразительно похожа на, Лебядкину. Мать (обиженно). Ну хорошо, допустим А чем же именно я на нее похожа? Елизавета Павловна. Нет, все-так

15

Кадр из фильма. (иллюстрация)

Федор Михайлович... Что бы ты тут ни говорила... Мать. Что "я ни говорила"? Елизавета Павловна (переходя на крик). "Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки!* Вся только разница в том, что братец ей не приносит воды, а бьет ее смертным боем. А она-то думает, что все совершается по ее мановению. Мать (на глазах ее показываются слезы). Ты прекрати цитировать и объясни. Я не понимаю. Елизавета Павловна (входя в раж). Да вся твоя жизнь - это "принеси воды" да "подавай башмаки". А что из этого выходит? Видимость независимости?! Да ведь ты же пальцем шевельнуть попросту не умеешь... Если тебя что-нибудь не устраивает - ты или делаешь вид, что этого не существует, или нос воротишь. Чистюля ты! Мать (заливаясь слезами). Кто меня бьет? Что ты такое городишь? Елизавета Павловна. Нет, я просто поражаюсь терпению твоего бывшего муженька! По моим расчетам, он гораздо раньше должен был бы убежать! Опрометью! Мать (озираясь, в полной панике). Я не

16

понимаю, что она от меня хочет? Елизавета Павловна. А ты разве сознаешься когда-нибудь в чем, даже если сама виновата? Да никогда в жизни! Нет, это просто поразительно! Ведь ты же собственными руками создала всю эту ситуацию. Господи! Да если ты не сумела довести своего дражайшего супруга до этого твоего бессмысленного эмансипированного состояния, то будем считать, что он вовремя спасся! А что касается детей, то ты определенно сделаешь их несчастными! (Плачет.) Мать (успокаиваясь). Перестань юродствовать! Берет из ящика стола мыло, мочалку, полотенце и направляется к двери. Елизавета Павловна. Маша! Ну что ты, ей-богу! Мать (захлопнув дверь). Оставь меня в покое! Елизавета Павловна (неуверенно, вслед). Земную жизнь пройдя до половины, Я заблудился в сумрачном лесу.

Совершали ли Вы ошибки в своей жизни? Какие это были ошибки? Всегда ли Вы говорите правду? Чему бы Вы смогли сейчас больше всего обрадоваться? Что такое счастье? Были бы Вы удовлетворены, если те, кого Вы любите, были счастливы, но вопреки Вашему пониманию счастья? Если нет, то почему? Вас не пугает высота, или мороз, или гроза, или темнота? Простите за несколько бестактный вопрос.Было ли в Вашей жизни нечто, чего Вы стыдитесь даже сейчас? Что это было? Вы были в Москве, когда кончилась война и был праздничный салют? Что Вы делали в этот вечер? Если сможете, припомните поточнее. Вы думали о том, что большая, может быть, лучшая часть жизни прожита и что Вы уже пожилая женщина? Или Вы старались никогда не думать о таких вещах? Был ли когда-нибудь такой Новый год, который Вы проспали? Или были не дома, а где-нибудь в дороге? Радует ли он Вас больше сейчас, или больше радовал в молодости, или в детстве? Какие Ваши самые любимые стихи? Или строчка, или четверостишие? Вам никогда не казалось, что когда люди веселятся, то Вы чувствуете себя среди них лишней? Вы умеете быть веселой? Вы никогда не желали смерти комунибудь из людей, которых Вы знали? Я не говорю там о Гитлере, или о каких-нибудь убийцах, или садистах. Вы завидуете молодости? Естественной, здоровой молодости, легкости, красоте, беззаботности, с еще почти детскими представлениями о мире, наивными, но почти святыми?