- Смущаясь похвалой, - ответил я, - хочу сказать, что всегда расценивал награждение меня крестом святого Георгия как оценку мужества всех канониров моего взвода, врученную мне по старшинству чина. Немудрено быть храбрым в среде храбрых, а в Севастополе все были храбрецы.
К моему удовольствию, внимание от меня отвлеклось, потому что вошел слуга, встречавший нас в роли бомбардира.
- Что, Савось? - спросил Володкович.
- Ваша милость, едет Лужин, - отвечал слуга, - уже в воротах.
- Господа, - обрадовался Володкович, - сейчас нашей компании прибудет. Прошу извинить, что на краткий миг мы должны вас покинуть.
Все Володковичи и жених Людвиги поспешили выйти навстречу.
Офицеры, пользуясь свободой, стали обмениваться впечатлениями. "Живут же люди!" - вздыхал один. "Вот, господа, расквартироваться бы здесь на осень и зиму", - мечтал другой. "Любопытный, однако, человек этот Володкович", - говорил наш командир. А мне хотелось сказать: "Вернемтесь лучше, господа, в батарею. Ей-богу, попадем в историю".
Почему из нас - семи человек, прибывших к Володковичам, - ощущал близкую неприятность я один (и правильно ощущал), не могу объяснить и сейчас, по прошествии пяти лет.
Вообще, механизм предугадывания, подобно любым сложным навыкам, требует упражнения. Скольких бед избежали бы люди, если бы научились доверять неясным сигналам души. Древние понимали это лучше нас и имели прорицателей. Должность избавляла оракула от того, что обязательно требуем мы, - от необходимости разумно объяснять свои чувства. Никто не осмеливался приставать к нему с вопросом: "Почему ты это чувствуешь, если не чувствую я?" Такова была его задача. А в наши дни мы не только к чувствам других, но и к собственным чувствованиям относимся со скепсисом, считая должным разглядывать незримый эфир по правилам аналитики. В силу такого заблуждения я, слушая реплики товарищей, стал объяснять себе внутренние сигналы чувством неловкости. Впрочем, для проверки своего состояния я повернулся к Шульману и спросил: "Вам не скучно, Яков Лаврентьевич?" - "Скучновато, ответил лекарь, - но скоро за стол позовут, тогда и развеселимся". Слова эти показались мне убедительными.
Через несколько минут хозяева возвратились, введя в залу нового гостя столь резко неприятной наружности, какую только и могут иметь чины полицейской или жандармской службы. Это был господин среднего роста, полулысый, худой, но с животиком, хилый, но с румянцем, с улыбкой заискивающей и в то же время наглой, с печатью на всем облике, оповещающей, что пред вами - полный негодяй.
- Уездный исправник Лужин Афанасий Никитович, - назвал гостя Володкович, и я поздравил себя с тем, что не ошибся в профессии приезжего.
- Мы, Афанасий Никитович, минуту назад говорили о дуэлях, - доложил исправнику хозяин. - Интересно, каково ваше - представителя власти - мнение об этом предмете?
- Дуэль есть богопротивное, уголовно наказуемое действие, - изрек Лужин. - Но в нашем уезде, слава богу, этот порок привычки не получил. Вообще, дворянство нашего уезда и в политическом, и в нравственном отношении является положительным и перед другими лучшим. Хотя, - исправник развел руками, - и у нас имеются исключения, что засвидетельствовали печальные события этого года. Десятка два местной шляхты, поддавшись безумной пропаганде, сколотились в партию, позволили себе выступить против правительства, таились в лесу, ранили пристава, пугали местное население, волновали крестьян... Ну, и пришлось прибегнуть к помощи казаков. С казаками, скажу по правде, я не люблю иметь дело - звероватый народ. В армейских подразделениях несравненно лучшая дисциплина... Как-то шайка ночевала всем скопом на гумне - казаки выследили, окружили, дали залп, второй и ворвались в гумно с шашками... Что, господа, там было, не при деве рассказывать...
Несколько мгновений в гостиной стояла гнетущая тишина, словно присутствующие увидели порубленных мятежников и молились за их души.
- Погибли сами, - вздохнул исправник, - а сколько страданий доставили родным. Усадьба Матушевича конфискована, на Голубовского и Бычилу наложен секвестр, десяток семей уже отправлены во внутренние губернии. Ах, безумцы, потерять права и имущество... И ради чего?.. Извините, господа, извините, панна Людвига, - вдруг спохватился Лужин, - что посвящаю вас в неприятности местных дел. Но, как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит.
- Если господам будет интересно, - сказала панна Людвига, - я могу показать наши пруды и парк.
Это были ее первые слова за вечер.
IV
Все поднялись и возглавляемые юной хозяйкой вышли из дома через тыльную дверь. Парк примыкал к дому. Наша молодежь, окружив панну Людвигу, слушала ее рассказ о достоинствах деревьев и кустов. Я объединился в компанию с Шульманом и младшим Володковичем. Позади нас шли хозяин, наш командир и исправник Лужин, и их разговор нас доставал.
- А что, Эдуард Станиславович, - спрашивал исправник, - я не вижу вашего старшего, умницу Северина?
- Да вот часа два назад ушел куда-то бродить, - сказал Володкович. Эх, - вздохнул он, - просто беда, господа. В сестру приятеля влюбился насмерть. Она, как все девицы, куражится... (Молодость, молодость! говорил исправник.) Вот ездил в Киев, предложение сделал, - продолжал Володкович, - отказала, негодница. Парень - в кручину. Лежит, грызет трубку или бродит по парку, как юродивый... Я говорю: Северин, да если она тебе отказала, так, верно, дура, недостойная тебя. Ах, Афанасий Никитович, увидите его, хоть вы найдите убедительные доводы.
- Обязательно скажу, - отвечал исправник, - раз вы просите. Судьба Северина мне небезразлична.
Михал увлек нас в боковую аллею предложением посмотреть чудо природы. И вправду, мы увидали редкое явление. Две ели, выросшие в тесноте, переплели свои стволы в косу - было трудно проследить, какая вершина какому комлю принадлежит.
- Прелестное место для влюбленных, - заметил я. - Сама природа демонстрирует им образец поведения.
Михал улыбнулся:
- Да, моя сестра любит проводить здесь вечера.
- Вы где-нибудь учитесь? - спросил я.
- Проучился два курса в университете, - ответил Михал, - и оставил. Хочу получить специальное образование. Агрономическое. Возможно, поеду в Берлин. Мой брат увлекается химией, он не станет вести хозяйство, а мне нравится... Вы не обижайтесь, но не могу себе представить, как можно посвятить жизнь военной службе?