Солдаты с обеих сторон были утомлены и должны были позаботиться о своих павших и раненых. Когда вечер спустился над обширным, залитым кровью полем битвы, к холму, на котором находился Конха со своим штабом, верхом подъехали посланные от Кабреры с белым флагом, чтобы предложить ему трехдневное перемирие.

В первый раз Кабрера позволил себе сделать такое предложение. В первый раз он сделал уступку и разрешил выменять королевских военнопленных, до сих пор он всегда приказывал без пощады расстреливать их.

Конха согласился на перемирие, тем более что его солдаты также были утомлены жаркой битвой. Оба войска отодвинулись на одинаковое расстояние. Новые распоряжения были сделаны с обеих сторон и по истечении трех дней бой возобновился с еще большим кровопролитием.

Прим восторженными словами воодушевлял своих солдат и подавал им такой пример храбрости, какой они вряд ли имели случай видеть до сих пор. Этот пример производил сильное действие на всех.

— Мы должны победить, даже если нам всем придется погибнуть! — закричал он своим офицерам и метко начал стрелять в наступавшего неприятеля. Он стрелял и заряжал так ловко и быстро, что другие едва поспевали за ним. Благодаря примеру Прима, его солдаты первые с восторженным криком прорвали неприятельскую цепь и оттеснили карлистов.

Хотя этот первый успех и громкие крики победы поощряли других королевских солдат и способствовали повсеместному воодушевлению, но, к сожалению, центр Конхи, несмотря на все усилия и истинно геройскую неустрашимость, не в состоянии был больше держаться под неутомимым натиском солдат Кабреры, которые шагали через трупы павших, не обращая на них никакого внимания.

Центр поколебался. С ужасом заметил это стоявший на своем возвышении и за всем следивший Конха. Адъютанты сообщили артиллерии приказание удвоить энергию своей атаки. Битва стала ужасна, залпы выстрелов все чаще и чаще сливались с глухим грохотом пушек. Двенадцать тысяч карлистов, из которых теперь оставалось не более девяти тысяч, в лихорадочном ожесточении дрались с шестью тысячами королевских солдат…

Инфантерия Серрано с бешенством бросилась на правый фланг неприятеля. Он вместе с полком хорошо вооруженных кирасиров атаковал неприятельских гусар, которыми, как он заметил, подъехав ближе, командовал сам король лесов.

— Счастье за нас, солдаты! — закричал дон Франциско своим всадникам и взмахнул сверкающей шпагой. — Видите ли вы толстого дона на вороной? У него генеральский мундир с орденами!

— Это король лесов! — воскликнули кирасиры. — Он должен достаться нам в руки живой, или мы не достойны носить мундир королевы Испании! Долой кар-листов!

Началась бешеная кровопролитная свалка. Сам Серрано наносил такие меткие удары наступавшим на него неприятелям, что скоро очутился впереди всех.

Но и солдаты его исправно исполняли свою обязанность. Где недоставало шпаги, были пущены в ход пистолеты, и скоро Серрано с удовольствием заметил, что он оттеснил неприятелей. Тут вдруг его жеребец взвился на дыбы, раненный карлистом. Серрано, не переставая драться и находясь в крайней опасности, почувствовал, что лошадь падала под ним. Он уже был у желанной цели, и уже настигал короля лесов, дравшегося с удивительным мужеством. Серрано надеялся, сделав еще несколько шагов и ранив нескольких неприятелей, очутиться возле инфанта; однако прежде ему пришлось заботиться о том, как бы не попасть под умирающего жеребца. Через несколько минут он сидел на другой лошади, которую уступил ему один из его солдат и с новой силой бросился вперед.

Ряды гусар заметно уменьшались. Он слышал, как инфант разными обещаниями поощрял своих, и с тем воодушевлением, которое вселяет надежда на победу, проложил себе кровавую дорогу через наемников дона Карлоса, отступавших перед его сверкающей, поднятой шпагой. Наконец, он возле инфанта, лицом к лицу, рядом с ним…

— Сдайтесь, ваше высочество, ваше дело проиграно!

— Кто вы, наглый приверженец неправого дела? — скрежеща зубами отвечал инфант. — Берегитесь, вы забываете, что королевская кровь течет в моих жилах!

— Не заставляйте меня защищаться от вашего нападения! — сказал Серрано, так искусно парируя удары короля лесов, что тот изумился. — Сдайтесь генералу ее величества королевы, Франциско Серрано!

— Одна только смерть выдаст меня вам, изменник! — отвечал инфант, пылая гневом, и с такой яростью начал наступать на щадившего его генерала, что тот подвергался опасности самому быть заколотым, если не обессилить своего противника.

Кирасиры Серрано между тем дрались так храбро, что гусары начали ослабевать, и Конха мог двинуть артиллерию против центра Кабреры, внося в его ряды опустошение и смерть.

В эту минуту Франциско перехватил отлично прицеленный удар инфанта и воскликнул с поднятой шпагой:

— Вы мой пленник, ваше высочество, благодарите, что я щажу вашу жизнь!

Едва Серрано успел это проговорить, как один неприятельский гусар, которого он в горячности не заметил, нанес ему такой быстрый и меткий удар по голове, что его каска слетела, а сабля карлиста глубоко ранила его в лоб под самыми волосами. Серрано пробормотал ругательство и свалился на землю. Злобно усмехаясь, король лесов отступил со своим полком, будучи не в состоянии больше выдерживать напор храбрых, неутомимых кирасиров.

Через час судьба сражения была решена.

Кабрера хоть не обратился в бегство с остатками своего войска, но все-таки потерпел полное поражение и отступил на то плоскогорье Сьерры-де-Ока, где он знал, что будет вне опасности.

Равнина же близ Бургоса, где была окончена кровавая, ожесточенная битва, представляла страшное зрелище. Искалеченные лошади, человеческие трупы — все это лежало в беспорядке, кучами. Тут карлист, у которого были оторваны обе ноги, молил о смерти, там королевские солдаты со стоном лежали в предсмертной агонии, далее лошадь, у которой одна нога была разбита, силилась бежать, влача ее за собой, в другом месте лежала целая куча мертвых пехотинцев, рядами, один возле другого. Земля обагрилась кровью и, вся взрытая копытами лошадей, представляла страшную картину опустошения.

В то время как кавалерия преследовала отступавших неприятелей и старалась как можно больше истреблять их, роты пехотинцев быстро сформировались, чтобы немедленно оказать помощь тем раненым, у которых еще оставалась надежда на спасение.

Конха со своими офицерами сам выказал при этом чрезвычайную распорядительность. Глубокая скорбь выразилась на его лице, когда он узнал, что на левом фланге генерал Серрано опасно ранен.

Удар саблей, нанесенный ему карлистом, спасшим короля лесов, действительно глубоко ранил его в лоб. Прим, которому, по желанию очнувшегося от обморока генерала, тотчас было сообщено о его несчастии, нашел своего друга и товарища по оружию чрезвычайно обессиленным страшной потерей крови и с криком глубочайшей скорби бросился к нему.

— Дорогой Франциско! — воскликнул он в страхе. — Говори, как ты себя чувствуешь?

— Невыносимо плохо, Жуан, этот мерзавец нанес меткий удар! Досаднее всего то, что я должен был снова упустить инфанта, от которого зависит все дело, и который был уже совсем в моих руках!

— Франциско, храбрейший между нами! Даже в такую минуту ты думаешь не о себе и не о своем страдании, а только об общем деле! Но Святая Дева смилуется над нами! Сюда, доктор, здесь нужно все ваше искусство, генерал Серрано ранен. Требуйте, чего хотите, только помогите и облегчите страдания моему другу!

Доктор, еще молодой, крепкий человек, в пехотном мундире, подошел к раненому.

Серрано лежал, положив голову на руку Прима, мертвенная бледность покрывала его лицо. Гордый всадник, только что с поднятым мечом теснивший неприятельские ряды, прекрасный дворянин, полный цветущего здоровья, бросившийся в рукопашную схватку не думая о смерти и опасности, лежал теперь почти умирающий в объятиях своего друга, которого пощадила судьба.

Прим, полный тревоги, не спускал с него глаз, но на лице Серрано не было ни малейшего признака боли и страдания. Улыбка скользила по его губам, в то время как он шептал: