— Один вопрос, господин маршал. Учтена ли возможность препятствий, которые могут явиться в Лувр извне при выполнении вашего плана? — спросил итальянца маркиз.

— Этого не случится! — вскричал д'Эпернон. — Ведь господин маршал, разумеется, распорядится поставить караулы у всех дверей дворца!

— В одиннадцатом часу, когда я покажусь в окне, — ответил Кончини, — Ферморель пробьется в галерею, оцепив перед тем Лувр. Кроме того, подъемный мост через ров, отделяющий дворец от улиц, будет в это время поднят, так что всякое вторжение извне невозможно! Заняв флигель короля, вы пошлете ко мне офицера с рапортом обо всем, а затем мы приступим к аресту графа де Люиня, герцога Сюлли и других господ из свиты короля.

— Может случиться, что во флигеле мы встретим сопротивление, все может случиться… — с сомнением заметил Шале.

— В таком случае вы употребите силу, маркиз!

— Конечно, — подтвердил д'Эпернон, — не надо никого щадить! Мы лишь тогда можем иметь успех, если будем давать быстрый и твердый отпор всякому сопротивлению. Надо в один час покончить все дело, чтобы не дать времени противоположной стороне прийти в себя.

— А если король вмешается в драку? — спросил Шале, искоса взглянув на собеседников.

— Его величество сам будет виноват в последствиях такого необдуманного поступка, — ответил д'Эпернон, с ироничным состраданием пожимая плечами.

— Вы не в ответе за случайности в драке, господин маркиз, ведь не от вас зависит предупредить ее! Если король сам не остережется, так сам и будет виноват. Можно ли разглядеть его в такой свалке, тем более в полумраке галереи и коридоров? Повторяю вам, кто сам идет на опасность, тот сам виноват в своей гибели! Надеюсь, это может успокоить вас?

— Это снимает с вас всякую ответственность, любезный маркиз, — суетливо уверял д'Эпернон. — Если каждый из нас будет исполнять свою обязанность, дело, несомненно, кончится в нашу пользу, и власть навсегда останется у нас в руках.

— Мы понимаем нашу задачу и ее значение, — сказал Кончини. — Всех нас соединяет одна цель!

Шале и д'Эпернон встали. Маркиз протянул маршалу руку.

— Принимаю данное мне поручение, — твердо сказал он, — то есть, можете считать его исполненным.

— Прекрасно, маркиз!

— До свидания в Лувре, и спокойной ночи двадцать четвертого апреля, — сказал д'Эпернон, подчеркивая фразу.

Любезно раскланявшись, они с маркизом де Шале вышли из комнаты. Заговор был вполне готов. Были все основания надеяться на успех.

Того же самого тайно ожидали и при дворе короля! Обе стороны рассчитывали на успех и победу. Которая ошибалась? Чьей партии суждено было оказаться побежденной?

Кончини с торжествующим видом стоял посреди кабинета. Так уверенно мог улыбаться только тот, кто наверняка знал, что его могущество непоколебимо, кто никогда не имел ложных надежд. Разумеется, до сих пор расчеты никогда не подводили этого авантюриста, поднявшегося до звания маршала Франции, маркиза, министра, вождя государства. Неужели теперь обманут, теперь, когда это важнее всего?

Его боялись… Тысячи людей добивались благосклонности всемогущего маршала, державшего в руках королеву-мать… В его приемных постоянно толпились придворные, просители и льстецы. Но не почтение к его личности приводило их туда, а желание добиться каких-либо выгод. Они гнулись и ползали перед ним, рассыпались в уверениях верности и преданности. А между тем, первыми были готовы бросить его, потеряй он свое могущество.

Антонио доложил маршалу, что его супруга у ее величества, в Лувре, а в приемных, по-прежнему, ожидает аудиенции множество представителей знати.

Кончини велел сказать, что никого больше не примет в этот вечер, а завтра они могут опять явиться, он выберет тех, которые заслуживают особенного внимания, и возьмет их с собой в Лувр представить ко двору.

Человек тридцать, настойчиво уверявших его в своей преданности, он уже решил использовать в дворцовом перевороте. За смелое и верное исполнение обязанностей им обещаны были места тех, кто будет убит или арестован во Бремя драки.

Антонио ушел. Камердинеры зажгли в кабинете бра и канделябры, и Кончини сел к большому письменному столу, покрытому бумагами, картами и разными актами. Между ними уже лежали приказы об аресте с непроставленными еще именами. Кончини стал вписывать имена ненавистных ему людей, скрепляя приказы своей подписью.

Работы было много: сотни несчастных посылались в Бастилию, в другие тюрьмы и на галеры.

В числе осужденных мушкетеров были виконт д'Альби, маркиз де Монфор, Генрих де Сент-Аманд, Джузеппе Луиджи, барон Витри и еще человек двадцать, казавшихся ему подозрительными. Всех их должны были ночью же отправить на галеры. Затем следовали смертные приговоры, которые Кончини писал сам, чтобы никто не узнал о них раньше.

До глубокой ночи занимался он бумагами, потом пошел спать, чтобы не слишком утомляться и завтра бодрее выдержать бессонную ночь.

Перед тем как ложиться, маршал, обыкновенно, сам запирал все двери, хотя в его дворце везде стояли надежные караулы. В этот раз, проделывая то же самое, он вдруг вспомнил, что две ночи кряду видит один и тот же сон, будто он гуляет между фруктовыми деревьями, ветви которых прогибаются от изобилия плодов. Он объяснял себе этот сон тем, что завтра вечером соберет все плоды, которых так добивался. Маршал заснул…

Опять ему приснилось, что он ходит по саду, и над ним склоняются тяжелые ветви с плодами… И Элеонора ходила поодаль, между деревьями… Его очень манили ярко-красные фрукты, но достать их он никак не мог, хотя они были очень близко; под ногами вместо травы был голый камень, а в глубине сада поднимался его дворец. Наконец они с Элеонорой схватили одну ветку, и вдруг его руки обагрились кровью. Мороз пробежал у него по коже. Он вдруг очутился в дикой пустыне. Деревья куда-то пропали, дворец исчез… Вдали чернели дымящиеся развалины… тысячи гигантских рук тянулись к нему и к Элеоноре. Он никак не мог вырваться, убежать — они окружали его со всех сторон. Холодный пот выступил у него на лбу. От страха он хотел закричать, позвать на помощь, но голос не повиновался ему…

Очнувшись от тяжелого сна, маршал обнаружил, что на лбу у него еще не высохли капли пота. Он улыбнулся собственному страху и встал, вполне уверенный в своем всемогуществе.

Занимался день, роковой день двадцать четвертого апреля! В следующую ночь будут устранены последние препятствия на пути к величию и власти!

Донесения из Лувра и города были самые удовлетворительные. Все шло в обычном порядке. Король не отдавал никаких особенных, выходящих из ряда вон, приказаний. Никто, по-видимому, не подозревал о готовящемся перевороте.

Дежурным офицером в галерее был барон Витри, что вполне устраивало Кончини: таким образом этот мушкетер будет убит одним из первых!

Чтоб устранить всякие подозрения, маршал велел подать экипаж и поехал кататься. Проехавшись по городу и по Булонскому лесу, он вернулся к себе во дворец и после аудиенции пригласил тридцать человек к обеду, пышно накрытому в большом зале. Кончини усердно пил с гостями, добивавшимися его милости, и был очень весел.

Было уже довольно поздно, когда он встал из-за стола и объявил, что приглашенные пойдут с ним на половину королевы-матери, которой он их представит. Избранные, буквально не чувствуя под собой ног от радости, отправились с маршалом в Лувр.

Кончини перешел подъемный мост рва, окружавшего королевский дворец, — все было в обычном порядке и спокойствии. У портала взад-вперед ходили часовые, в освещенной передней и на лестнице, как всегда, болтали лакеи. Ничего особенного нигде не было заметно.

Когда маршал подошел к порталу, часовые сделали на караул. Он вошел в переднюю. Его протеже следовали за ним немного поодаль. Ферморель со своими швейцарцами еще не занял караула. Кончини поднялся по мраморной лестнице, которая вела в галерею, и собирался повернуть к комнатам королевы-матери. Нов эту минуту к нему подошел барон Витри, а в глубине галереи показались солдаты…