Иди-ка сюда.

Не пойду.

Да не трону я тебя! Просто хочу, чтобы ты мне сказал, чему ты там научился, в вагоне. Вот мать-то порадовалась бы за тебя, если бы слышала... А про нее Тиби Карас тоже что-нибудь говорил?

Говорил.

Что?..

Издали донесся низкий тягучий гул: видимо, приближался еще поезд. Балог встал, мальчик тоже; медленно идет, сказал отец, по звуку чувствую. Этот, пожалуй, подойдет. Давай-ка приготовимся! Балог схватил сына, прижал его к себе, но тот вырвался у него из рук. Поезд идет, закричал он с воодушевлением; погоди, крикнул отец, не торопись только! Если слишком быстро, лучше еще подождем, слышишь? Ладно, ответил мальчик, но видно было, что он весь сосредоточен на поезде. Порожняк, сказал Балог, когда состав подъехал, может, сгодится. Только не подходи слишком близко! Подожди, пока совсем ход сбавит!..

Он смотрел, как мальчик проворно взбирается по засыпанной щебнем насыпи. Будто ящерка! Задыхаясь, нелепо дергаясь, он едва поспевал за ним, подожди, кричал он вслед сыну. Но мальчик уже ухватился за подножку, ай! мгновение повисел - и вскарабкался наверх. Я сейчас, кричал отец, оставайся там! Сядь! Ему тоже удалось схватиться за подножку на другом конце вагона, ну вот и порядок, думал он, теперь, раз ухватился, не отпущу. Поезд волочил его по земле, но все это было ничего, сын уже бежал по платформе, направляясь к нему, сядь, крикнул отец, я сейчас! И вдруг ощутил страшный удар по лицу. Удар башмаком. Потом еще. Два белых взрыва... Он отпустил железную подножку, сил больше не было. Да и смысла тоже не было никакого.

Самая холодная ночь

Хорошо тому, кто встречает праздник в интимной гармонии семейного гнездышка; тепло тоже не последнее дело: Енё много месяцев живет в гараже, а гараж - это три бетонные стены, да крыша, да ворота железные, так что Енё очень даже мог оценить любое помещение, в котором температура выше, чем под открытым небом. Вообще, отвлеченные понятия он не очень любил; например, что это такое - интимная гармония? По-твоему, это что, спросил он в корчме под названием "Мушиная радость" у Оскара, а тот чуть всерьез не обиделся: вопрос застал его врасплох. Короче, Оскар не знал. Не знали и остальные, те, кто торчал возле стойки или у длинной полки, укрепленной на стене; а Медард, общий пес, зевал возле двери и ни во что не вмешивался. Интимная гармония, задумался корчмарь, это, как бы тебе сказать: только не думай, что это такое уж счастье. Я бы тебе порассказал... Однако рассказывать он ничего не стал. После закрытия ему ведь домой идти, и для него это тоже не ахти какая радость. Жена у него бабенка крепкая, круглая, платье на ней чуть не лопается, а он домой вваливается такой усталый, сил хватает, только чтобы рот закрытым держать, и открывать он его больше ни за что не согласен. В общем, супруга его уже не раз пользовалась этими словами, интимная гармония, и корчмарю запомнилось, что они ему всегда как-то действовали на нервы.

Шаллаи сказал, интимная гармония - это значит: согласие и взаимопонимание, а если так, то они здесь, в корчме, уже много лет пьют вино и пиво в интимной гармонии, так чего вам еще надо? Это - дружба, заявил маленький человечек, которого тут звали не иначе как Буродыр, мне можете поверить. А возчик Леваи, у которого одно на уме, бабы, понимал интимную гармонию так: это когда сидит с тобой рядом щель и одной рукой подливает тебе палинки, а другой - в штанах у тебя копается. Для Леваи любая женщина была просто щель, или - дыра, с ним особо никто и разговаривать не хотел из-за этого. Настроение у всех было кислое: когда-то какой-то идиот придумал, что в сочельник питейные заведения надо закрывать ранним вечером, и ему, тому идиоту, конечно, и в голову не пришло, куда деваться всем тем, кто не особо набожный и кому, главное, идти некуда? Вот, например, здесь, в квартале, трое таких: один беженец из Румынии да двое разведенных; да и другие есть, только они не смеют сегодня сбежать в корчму, потому что не развелись еще. Румын, тот обычно в корчме, в кладовке ночует, куда его корчмарь пускает из жалости, но сегодня нельзя: случись какая проверка, неприятностей не оберешься. Енё же до утра в гараже, возле электроплитки будет зубами стучать; в нормальные дни ему надо вытерпеть от закрытия пивной до утра, до открытия, это не так уж страшно. Оскар, он приборист, ему открыть дверь любого подъезда - раз плюнуть, а там он, как барин, выспится себе где-нибудь под лестницей. Коли уж ты развелся, другого не жди. Сколько веревочка ни вейся, а конец все равно - вот он, как говаривал Буродыр; уж он-то знает, он второй раз разводится.

Енё сегодня пил немного, с утра - полстопки всего, чтоб оттаять, да еще полстопки - вместо завтрака, но от этого у него вдруг аппетит появился, он что-то такое поел, а от еды, как известно, в сон клонит, так что он выгнал румына из кладовки и покемарил немного. Румын этот все равно наглеть начал, даже днем в кладовке болтается, среди ящиков с пивом да канистр с палинкой, и, хотя клянется, что ничего не трогал, к полудню обычно совсем косой. Это - от запаха, объясняет он всем, и, может, это в самом деле так, потому что в кладовке все вроде на месте; в общем, все только руками разводят. К обеду Енё проснулся от шума: в пивном зале гвалт, ругань, вроде даже до драки дошло; он, Енё, чего ни под каким видом не выносит, так это ссор, а потому вышел он из кладовки через черный ход и побрел мерзнуть к себе в гараж, чтобы потом, когда в корчме снова будет тихо, вернуться, перечитать газеты, какие найдутся, выпить кофе - ничего больше, - а там вскорости можно и отправляться.

Сколько он в свое время вкалывал, чтобы был наконец у них этот гараж! Сутками известь, краску глотал, ацетоном дышал, чтобы денег собрать - на квартиру, на мебель, на гараж этот, а теперь и гараж уже не его, бывшая жена разрешила, правда, на время там приютиться, пока найдется какое-нибудь жилье. С тех пор прошел почти год. Как дурной, страшный, нескончаемый сон. Сначала Енё вообще поверить не мог, что жена всерьез хочет разводиться, ладно, измена - штука суровая; нет, конечно, это не он изменял, у него ни времени не нашлось бы, ни сил; у жены был какой-то старый дружок, у которого и одежда всегда была чистой, не в краске, как у него, и который не таскался вечно с ведрами, кистями, стремянкой, расхристанный, грязный, как черт из трубы. И все же Енё не на жену был сердит. Сердит он был на весь мир, потому что нет правды нигде, даже на небе, о Боге уж и говорить нечего: