Настоятельно прошу Вас не затруднять себя и не испытывать неудобств, деля со мной постель. Кровать слишком узка, а я не сторонник излишних хлопот, тем паче - неискренних.

Ваш очень несчастный супруг

Петр".

Простенько и со вкусом. Шесть лет после этого Екатерина вела почти монашеский образ жизни, что, кстати, было совсем неплохо: малообразованная немецкая принцесса посвятила все это время чтению и преуспела. Кто знает, выполняй Петр свои супружеские обязанности добросовестно, была ли бы вообще в российской истории императрица Екатерина, да ещё и Великая? Скорее всего, нарожала бы детей и смирно прожила жизнь в тени хоть и вздорного, но все-таки августейшего супруга. Не она первая, не она последняя...

Зато через шесть лет обеспокоилась венценосная тетка - императрица Елизавета. Года шли, судьба российского престола находилась в полной зависимости от их высочеств - великого князя и великой княгини - а долгожданного наследника все не появлялось. Более того, императрице донесли, что её племянник вообще был мужем, так сказать, де-юре, а де-факто так и не испытал супружеских радостей. На племянника - то, по большому счету, можно было наплевать, но невестка, сохранившая в замужестве невинность до двадцати двух лет, становилась просто бельмом на глазу. И, Господи боже, что скажут в Европах?

Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела невестке забеременеть немедленно - хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи её не заботили. Но прошло ещё долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об "интересном положении". Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного - Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Правда, к этому времени и сам великий князь "обрел брачные кондиции" и приступил к выполнению супружеских обязанностей. На сей счет имеется документальное свидетельство тогдашнего французского посла в России:

"Между тем наступило время, когда великий князь смог вступить в общение с великой княгиней. Уязвленный словами императрицы ( более чем прозрачным намеком насчет его мужских способностей и образа жизни его дражайшей половины - С.Б.), он решил удовлетворить её любознательность насчет подробностей, которые она желала знать, и наутро той ночи, когда брак был фактически осуществлен, он послал императрице в запечатанной собственноручно шкатулке то доказательство добродетели великой княгини, которое она желала иметь... Связь великой княгини с Салтыковым не нарушилась этим событием, и она продолжалась ещё восемь лет, отличаясь прежней пылкостью."

Бог с ним, с доказательством добродетели, и не то можно подделать, было бы желание, но важно другое: отцом Павла мог быть и его формальный отец. Самое интересное, что Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме... незаурядного ума. Но не было её немецкой педантичности и терпения.

Павел родился 20 сентября 1754 года - через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали - издали! - и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка "очень хорошеньким" - и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.

Императрица же - формально незамужняя и бездетная - находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием. Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка "у семи нянек дитя без глазу", как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно провел остаток времени под колыбелью, прямо на полу.

Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей. К шестилетнему возрасту Павел был типичным "барчуком", отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин - человек незаурядного ума, но по складу характера одновременно желчного и флегматичного - меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.

Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние. Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он - единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника - его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия. А её племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. Впрочем, какое-то время он уделял и женщинам: его любовницей стала Елизавета Воронцова, восьмипудовая недалекая алкоголичка, на которой он мечтал жениться, запрятав законную ненавистную супругу в монастырь. Если так поступил Петр Первый, то почему бы Петру Третьему не последовать примеру своего великого предка?

За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:

- Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.

Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:

- Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!

Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни её сподвижникам. Для высокообразованного, необыкновенно начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.

После своего восшествия на престол и чрезвычайно своевременной смерти супруга - свергнутого императора, Екатерина ничего не изменила в жизни своего сына. Придворные - и в первую очередь Панин - наивно полагали, что Семирамида Севера поцарствует лет восемь, до совершеннолетия Павла, а потом тихонечко уступит ему престол и исчезнет с политического горизонта. Как бы не так!Прежде всего, она озаботилась тем, чтобы каждое слово и каждое движение наследника становились тут же ей известны, а затем постаралась свести до минимума влияние на него графа Панина и окружить Павла малозначительными и неинтересными людьми. Переписываясь с лучшими умами Европы того времени, Екатерина откровенно не желала замечать, что её сын и наследник мог бы стать для неё достойным собеседником и преемником её идей. Она обращалась с сыном, как с дальним докучливым родственником, и постепенно робкое обожание, которое Павел все-таки питал к матери, сменилось холодной озлобленностью и абсолютным равнодушием. Масла в огонь подлила и первая женитьба цесаревича.