После того как по первые пятьдесят грамм было выпито и в дело пошла запуска, Замурцев сказал:

--Между прочим, Эндрю, можешь напороться на такого, кому твой тост не очень понравится.

Американец даже прекратил жевать.

--А тебе нравится?

--Да я как-то глубоко не задумывался.

--А! Ты - большевик!

--Да нет... то есть... (по-русски) Как тебе объяснить, американская твоя морда? (Эх, был бы Петруня, он бы выдал что-нибудь затейливое, вроде: "КПСС как яркое проявление простодушия русского народа".) Понимаешь, Эндрю, люди - как муравьи: сколько ни разрушай муравейник, они такой же создадут.

--Перестройка - это же великолепно! Это огромно!

--Огромно, -сказал Андрей.- Но я как-то стал уже бояться, что чем огромней цель, тем колоссальнее обман... Давай еще налью.

Американец смотрел на него с сожалением.

--Ты не демократ!

Но крышку протянул.

--Да бог с ними, с демократами и со всеми прочими! -сказал Андрей.Твое здоровье, Эндрю... Слушай, мне наша обстановочка здесь сейчас напомнила одно место, где я был в юности. Там тоже из чайной посуды пили исключительно не чай. Хотя место называлось "чайная" (он произнес это слово с пижонским английским акцентом). Ты знаешь, что такое "чайная"?.. Это значит: утром голова трещит, одежда черт-те в чем заляпана и пломба во рту исчезла. Понял?..

Американец подтвердил, что понял: "чайная" - это ужасное место.

--Когда же это было?.. В семьдесят восьмом? Ну да! Весной, еще снег лежал. Нас послали в Сещу, под Брянском... город такой. В это время в Канаде должен был вот-вот упасть наш спутник, и военные готовились искать в тех краях обломки, для чего собрали со всех институтов ребят и натаскивали их как бортпереводчиков. А Брянск, видно, на Канаду похож!- Андрей засмеялся, и американец засмеялся следом, показывая, что понимает: Брянск на Канаду не очень-то похож. - Жили мы там в казарме, но ходили в штатском и пижонили перед девками подтяжками со страшным стёбом (это уже было непереводимо и сказано по-русски, и даже показано жестами - в основном почему-то в сторону Джарус, а не американца). Чтобы мы совсем с цепи не сорвались, в части нам устроили дискотеку, играли там мы сами и местные бренчалы тоже. Но был приказ: петь только отечественные песни. Репертуар проверял местный политотдел в лице майора. Однажды я попытался сбацать что-нибудь из "Битлз", сказали: этого больше на сцену не пускать.

--Не может быть! Почему?

--Может... У нас всё может быть... В Канаду мы отчего-то не поехали, а поехали обратно в Москву. На последней дискотеке в день перед отъездом я подошел к майору и говорю: "Есть очень хорошая песня, антивоенная, про американских летчиков, которые отказались сбросить на Вьетнам атомную бомбу..."- Замурцев не смог некоторое время рассказывать дальше, потому что Эндрю Манн совершенно по-детски захихикал, и рассказчик, заразившись, захихикал тоже; Джарус не смеялась, но Андрей заметил, что она слушает очень внимательно, словно понимает; короче, почти как вчера.-...И вот майор подумал-подумал и говорит: "Ладно, валяй". И я запел:...

Негромко отстукивая на колене задушевный ритм, Замурцев запел:

I once had a girl,

Or should I say

She once had me...

{"Однажды у меня была девушка,

Вернее, я был у нее..." (англ.)}

Там, где должен быть бубен, он пощелкивал пальцами.

...She showed me her room.

Isn't it good

Norwegian wood?..

She told me she worked in the morning

And started to laugh.

I told her I didn't

And crawled off to sleep in the bath...

{"Она показала мне свою комнату.

--Неплохая вещь норвежское дерево, верно?"

0на сказала, что утром ей надо на работу, и засмеялась.

Я сказал, что мне не надо, и поплелся спать в ванную." (англ.)}

(на этом месте Андрей подмигнул Джарус)

And when I awoke I was alone,

This bird has flown.

{"Когда я проснулся, я был один: птичка улетела." (англ.)}

Американец изображал восторженное внимание, хотя Андрей сомневался, чтобы Эндрю, по молодости лет, был без ума от "Битлз". Кумиром его поколения был уже, наверное, прыгающий по сцене в розовых кальсонах Род Стюарт.

So I lit a fire,

Isn't it good

Norwegian wood?

{"Тогда я зажег огонь. Неплохая вещь норвежское дерево, верно?.." (англ.)}

--Слушай, ты потрясающий парень! -сказал Эндрю Манн, когда Замурцев кончил петь.- Свинский был всё-таки ваш прежний режим, имел таких ребят и так по-свински с ними обходился!

Эти слова покоробили Андрея. Не потому, конечно, что он был очень высокого мнения о системе, в которой существовал вместе с Мисюсь, Юлькой, Петруней, попугаем и всем прочим. Его покоробила американская самоуверенность. Удивительно! Ни Сталина у них не может быть, ни Брежнева. У нас может, у других может, а у них не может! Кто им сказал? Андрей опять пожалел, что нет Петруни.

--Как у тебя всё просто, тезка! Наконец-то нам открылась истина, верно? А это, между прочим, можешь мне поверить, самая переменчивая величина. И может быть, только мы, русские, это знаем лучше всех. Сегодня есть бог, завтра нет, послезавтра опять есть. Сегодня Земля плоская, завтра круглая, послезавтра сплюснутая, и - заметь! - всё время истина!

Американец смотрел, хлопая глазами. То ли слишком сложно для его технократических мозгов, то ли Замурцев сказал это не по-английски.

--Я на каком сказал? -спросил он у Джарус, но тут же вспомнил: ах он, дурень! - она же ни по-русски, ни по-английски не понимает и, следовательно, на этот вопрос ответить не может.

Что-то я слишком разболтался, подумал он. И зачем столько наговорил-напел, как будто в первый раз американца увидел? Это коньяк и Муликов с его лиловыми горами виноваты. И разные дурацкие события, которые из нормального уравновешенного советского человека делают неврастенического героя интеллигентского кино. Тем более что пыжиться уже вовсе ни к чему, потому что ясно даже ёжику: самое интересное позади, все-все приключения состоялись, и от затянувшегося вечера аттракционов теперь впереди осталась лишь заключительная часть - так сказать, официальное закрытие в форме вручения Эндрю Манна вместе с Джарус местным властям. И лучше поскорее проиграть этот последний акт, особенно тягостный оттого, что ощущаешь, как за кулисами уже приготовились и ждут знака, чтобы задернуть занавес.

Убедившись, что "Варцихе" больше не осталось, Замурцев сказал: