Идите вы к своим глупым пашам не мешкая и опять к нам с такой глупою речью не ездите. А манить вам нас – лишь дни даром терять! А кто от вас к нам с такою глупою речью впредь будет, тому у нас под стеною города быть убиту. Промышляйте вы тем, для чего приехали от царя своего турского. Мы у вас Азов-город взяли головами своими молодецкими, людьми немногими, а вы его у нас, с казачьих рук наших, доступайте головами своими турецкими, многими своими силами. Кому-то у нас на кровавых боях поможет бог? Потерять вам под Азовом-городом турецких голов своих многие тысящи, а не видать его вам будет из рук наших казачьих и до века. Разве отымет его у нас, холопей своих, великий государь и великий князь Михайло Федорович, всея России самодержец, да вас, собак, им пожалует, то уже будет на то его государская воля…»

Взял Алексей Старой письмо войска Донского, свернул его в трубочку и вышел с двумя есаулами, Федором Порошиным и Иваном Зыбипым, через главные ворота. Татаринов напутствовал его:

– Будь осторожен, иначе схватят тебя и поволокут в свой табор. Ну а там быть тебе казнену.

Татаринов предупредил и храбрых есаулов, что они головой отвечают перед войском за атамана, в случае если не уберегут его.

– Ничего с нами не станется, – ответил Старой, – вернемся в целости. – И направился к траншее, в которой ждал его Магмед-ага.

Вечерело. По небу плыла запоздалая одинокая пушистая тучка. Небо было широкое, чистое, просторное и спокойное. Где-то совсем близко на реке испуганно крякали затерявшиеся в зарослях селезни и ути, а у самых ног стрекотали и прыгали кузнечики. Впереди, слева и справа все клубилось, шевелилось, рычало, передвигалось. Впереди же белел огромный город турецких шатров.

Магмед-ага, первым заметив синий кафтан Старого, его белую шапку, понял, что к нему идут с долгожданным ответом. Двух есаулов в зеленых кафтанах раньше не было. К чему они?

Когда Алексей Старой был уже совсем близко, Магмед-ага укоризненно покачал головой:

– Долго, очень долго ответ нам писали!

– Мы мало учены грамоте, – ответил Старой.

Магмед-ага оглядел с ног до головы храбрых есаулов, заглянул в спокойные глаза атамана и заискивающе спросил:

– Ответ хорош?

– По-нашему, ответ хорош, – проговорил Старой, – по-вашему как – не знаем. Не всякому угодишь.

– Можно читать? – спросил Магмед-ага.

– То воля твоя. Твоих полномочий мы не знаем.

– О, – сказал Магмед-ага, разворачивая толстый свиток бумаги, – длинно писано.

Татарские парламентеры Курт-ага и Чохом-ага, от которых на три сажени несло бараниной с луком, сунули свои носы в письмо, будто они понимали по-русски. Толмачи стояли спокойно, как и подобает им быть, сторонкой.

Магмед-ага еще раз спросил, хорошее ли письмо. Русского языка он не знал, но чтоб не уронить своего достоинства перед другими, не дал письма переводчику. Алексей Старой сказал, желая выиграть время:

– Если Магмед-ага пожелает, то наш есаул Иван Зыбин прочтет письмо по-русски и переведет тут же на турецкий язык.

Магмед-ага положился на слово, что письмо хорошее, и заявил атаману Старому:

– Тебе, умный и храбрый атаман, будут особые подарки от султана Ибрагима, от главнокомандующего Гуссейн-паши, от верховного визиря Аззем Мустафы-паши, от капудана Пиали-паши, от крымского хана Бегадыр Гирея, от его царевича Сафат Гирея и от меня лично.

– Спасибо. Подарков мне ваших не надобно. А если уж наградить, то все войско Донское – оно больше всех потрудилось, сочиняя это письмо.

– Чок гюзель![16]

– Уж больно ты высоко оценил мои заслуги, – насмешливо сказал Старой.

Магмед-ага не пошел, а побежал к своему стану, несмотря на полноту и возраст, как резвый и быстрый мальчишка. За ним вприпрыжку еле поспевали Курт-ага, Чохом-ага и толмачи.

Гуссейн-паша стоял у шатра хмурый, как грозовая туча.

Еще издали он стал кричать и браниться так, что испуганный Магмед-ага и его свита в нерешительности остановились.

– Животное, почему ты так долго пропадал? Почему ты позволил, ишак, собака, унизить наше великое достоинство? Старая свинья! Ты заставил топтаться на месте без дела несколько часов подряд все трехсоттысячное войско! – прорычал Гуссейн-паша, скрежеща зубами, и круто отвернулся.

Магмед-ага, начальник янычарского войска, стоял бледный и растерянный, держа в руке письмо.

– Иди сюда поближе, да поживее! – грозно закричал главнокомандующий. – У тебя всегда вот так все медленно выходит, старая лошадь!

Магмед-ага мелкими и осторожными шагами подошел к Гуссейну, тот со злостью вырвал у него из рук письмо, развернул, влетел в шатер, сел на ковер, быстро пробежал глазами сверху донизу и сунул свиток эфенди Эвлии Челеби.

Гуссейн-паша и его начальники услышали такой дерзновенный казачий ответ, какого они еще за всю свою жизнь и долгую службу не слышали. Гуссейна трясло, словно в лихорадке, когда Эвлия Челеби произносил переведенные им слова: «худой пастух», «собачий сын», «ишачий сын», «собака», «кухарь», «македонский колесник», «глупый паша»!

Гуссейн не усидел на ковре. Он вскочил, подбежал к Магмед-аге, схватил его за грудь, рванул одежду, и та расползлась, обнажив белое тело, густо заросшее черным волосом.

– Как ты, Магмед-ага, мог принести в мой шатер такое письмо?! Ты принес грязь! Ты позволил казакам оскорбить султана Ибрагима, оскорбить нас, военачальников, пашей, крымского хана!

– О крымском хане в письме ничего не сказано, – вступился Курт-ага.

– Как это не сказано?! – закричал Гуссейн. – Всюду сказано «турецких и татарских собак»! Куда вы смотрели? Зачем вы взяли из нечистых рук это письмо? Зачем вы привезли его сюда?

– Они писали, а мы, как послы турецкие и татарские, должны при всех неприятных и неудобных словах доставить тебе их ответ, – спокойно и смело сказал Чохом-ага. – Так всегда было принято, так будет принято и впредь. И напрасно главнокомандующий расточает на пас свой пыл и гнев. Мы исполняли твою волю. И если ты, Гуссейн-паша, хочешь получить от донских казаков другой ответ, сходи сам в город Азов или пошли к ним более достойных, чем мы. Зачем ты так злобно и так незаслуженно изодрал платье своему лучшему военачальнику? Так поступать с подчиненными старший не может и не должен…

– Ты смеешь так говорить со мною? – в бешенстве завизжал Гуссейн. – Я изгоню тебя вон не только из войска – из Крыма изгоню! Длинный язык!

– Не уходи! – вмешался Бегадыр Гирей. – Если, Гуссейн, ты его прогонишь, то мы уйдем из твоего шатра все: Сафат Гирей, Курт-ага, Чохом-ага и я. Мы подчиняемся только султану. И султан нас так не лаял. Я – крымский хан! Они мне подчиняются. Я их могу лаять, но не ты, заносчивый паша Гуссейн!

Гуссейн еще больше распалился. Он стал ругать крымского хана самыми последними словами, обзывал его всячески, говорил, что он, Бегадыр Гирей, нерадиво служил султану раньше и нерадиво служит теперь, что он плохо промышлял под Азовом и не знает, с кем ему быть в дружбе, с русским царем или с турецким султаном.

На это Бегадыр Гирей отвечал резко, достойно, гордо и предупреждал турецкого главнокомандующего, что если он и впредь будет так говорить с ним, то он сейчас же снимет все свое конное войско и вернется в Крым.

Гуссейн-паша не унимался. Он бегал по шатру, словно бешеный, и хрипло выкрикивал ругательства. Потом он выхватил письмо из рук Эвлии Челеби и рыча, как зверь, разорвал его зубами.

С большим трудом не так-то скоро спокойному адми­ралу Пиали-паше удалось примирить главнокомандующего с Бегадыр Гиреем, и тогда во всех турецких, татарских, кавказских и других войсках все зашевелилось, задвигалось.

Снова затрубили трубы, забили тулумбасы, загрохотали барабаны. Всю ночь передвигались и строились войска.

Турецкая армия готовилась к штурму.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Эта ночь в крепости была трудной. От заката до восхода солнца атаманы и казаки, казачьи женки, дети сделали столько военных приготовлений, сколько не успели бы сделать в другое время за целый месяц. Они прорыли семь тайных подземных выходов в стан врага, построили в центре города четвертый подземный городок, где могли укрыться от артиллерийского огня женщины, дети, старики и раненые воины, отрыли двенадцать глубоких колодцев, разделали все говяжьи туши, засолили мясо и сложили его в бочки. Запорожцы, калужане, москвичи и устюжане наковали горы холодного оружия: кинжалов, сабель, зубчаток, раздвигающихся ножей, копий, ошейников с ост­рыми шипами. За одну только ночь словно чудом воздвиглись возле крепостных стен и домов каменные и деревянные навесы – укрытия.