Люди шли на Дон и шли. А пороха и свинца было все меньше и меньше. Казаки непрестанно посылали в Москву свои станицы с челобитными о помощи, чтоб им быть в самой крепкой осаде во всем готовыми.
Азовскую крепость чинили каждый день, рыли большие колодцы для воды, резали скот, сушили мясо, мастерили в земле, под крепостными стенами, тайные подземные выходы из города, ковали оружие, придумывая все новое и новое: очеп, чтоб хватать неприятеля за стеной и кидать его в крепость, зубчатую бревенную молотильню с гвоздями, чтоб, бросив ее со стены, свалить человека насмерть, а потом подхватить молотильню бечевами и снова кинуть ее вниз на неприятеля. Выдумок и придумок приготовили для врага немало. Пускай идет.
Разузнав от многих вестовщиков, что турецкий султан собрал уже великую силу для большой войны, атаманы снова написали царю:
«И ныне, государь, нам, холопам твоим, держать вашей царской отчины, города Азова, не с кем. Все с наготы и босоты, и с голоду, и с холоду разбредаются врозь. Бьем мы челом тебе, праведному великому государю, царю и великому князю Михаилу Федоровичу, всея Руси самодержцу, и твоему государеву благородному сыну, а нашему благоверному царевичу, князю Алексею Михайловичу, берите, владейте великим городом Азовом со всем городским строением и с пушками; не покидайте города и нас, а пушек в городе, государь, двести девяносто шесть. А мы, государь, холопы твои, не горододержцы… Персидский шах Сефи I писал нам, что вскоре, как только будет надобность, пришлет к нам, к казакам, для защиты Азова ратных людей тысяч десять или двадцать, или сколько надобно. А мы без твоей воли принять их не смеем…
На Дону стало известно, что новый турецкий султан Ибрагим послал в Москву скорого гонца грека Юрия Степанова с извещением, что он, Ибрагим, воцарился на султанском престоле брата своего Амурата и желает быть с русскими царями в большой любви и великой дружбе и что той любви его и дружбе не будет конца и края. А если Русскому государству будет какое-либо утеснение от других государств, то он, султан Ибрагим, окажет Руси помощь воинскими людьми… Но то все, – великий государь, – писали казаки, – одна черная и хитрая ложь».
Царь Михаил Федорович, незадолго до письма атамана, тайной дорогой, а не «посольским обычаем», отправил с Юрием Степановым в Стамбул к Ибрагиму Богдана Лыкова и Афанасия Буколова с ответной царской грамотой. В царской грамоте было сказано: «Мы желаем быть навеки в братской дружбе и любви». Царь пожелал Ибрагиму «иметь победу надо всеми недругами, расширения и прибавления государству своему и всякого добра, безо всякой хитрости».
«И то, – писали казаки, – нам все известно».
Крымский хан Бегадыр Гирей стал опять хитрить. Через своего гонца Ахмед-Аталыка он просил, чтобы русский царь никакой помощи казакам в Азове – ни людьми, ни запасами – не оказывал и из-за казаков с султаном и с ним, ханом Бегадыр Гиреем, ссоры не затевал.
Молдавский господарь тоже хитрил в пользу султана. Он писал царю, что дружба с султаном Ибрагимом может быть крепкой лишь после того, как донские казаки очистят Азов, так как султан никогда с ним не расстанется…
Русский царь не понимал того, что случилось на юге необъятного Русского государства. Он не был осведомлен и о том, что происходило в Турции, в Молдавии, в Персии, не знал и не мог оценить той грозной обстановки, которая нависала страшной смертью не только над Доном, но и над всеми южными селами и городами, над всеми южными границами великой державы.
Царь, бояре, придворные люди и думные дьяки тоже хитрили и твердили одно: донские казаки взяли город Азов без царского повеления. Никакой помощи казакам царь не оказывает потому, что на Дону живут люди беглые, холопы, которые царского слова не слушают…
Сизо-бурый дым поднимался над землею все выше и выше. Он сгущался вокруг города, покрывая его серой мглой, в которой, как казалось, все живет на земле последний час.
Серый дым, клубясь подобно волнам морским, облизывал белые стены, обволакивал наугольные башни и, переваливая через каменные хребты высоких крепостных стен, медленно опускался вниз и полз по деревянным и каменным настилам Азова.
Дым проникал в дома, в казачьи мазанки, в конюшни, в круглые башни, в большие атаманские дворы, наполнял собой до самых куполов церкви Иоанна Предтечи и Николы Чудотворца.
Все заволоклось дымом: и пороховые погреба, и погреба с пушечными ядрами, и старые замки пашей, и крепкие земляные и каменные азовские тюрьмы.
Ревели быки и коровы, ржали кони, блеяли овцы, завывали, поджимая хвосты, собаки, и прятались где попало перепуганные, ощетинившиеся кошки.
Часовые едва различали друг друга.
Вестовые, сидевшие на ближних и дальних курганах, не могли разглядеть подаваемых шапками сигналов.
А люди, угрюмые, молчаливые, суровые, но спокойные, не надеясь ни на кого, продолжали делать все то, что требовалось от них для обороны: бабы, подоткнув подолы, носили воду, без конца месили вязкую, противную, липкую глину, клали в стены камень за камнем, битый щебень, песок с галькой.
Старики, даже старухи, проворно чинили седла, сбрую, точили и переделывали сабли, острили кинжалы.
Атаманы ходили по улицам, подбадривали жителей крепости и свое войско, готовое творить чудеса и умереть за праведное дело.
Алексей Старой принимал послов от других народов. К нему приезжали тайно морем люди из Болгарии, Сербии, горами – из Грузии, из Персии. Персы радушно приглашали атамана побывать у них послом от войска Донского в Исфагани.
«Наш шах Сефи, – говорили персы, – одарит тебя щедро, бескорыстно, ласково, как рыцаря. Он откроет тебе свои богатства и выкажет самую великую милость и дружбу. А поедешь ты с Азова конем до Астрахани. А с Астрахани безбоязненно доплывешь Дербентским морем на кораблях до города Баку. Там перейдешь горной дорогой к Тавризе, а из Тавризы караванным путем доберешься до Исфагани».
Атаман Старой соглашался ехать к шаху, но не в такое тревожное время.
Наум Васильев по-прежнему допытывал лазутчиков, расспрашивал бежавших полоняников, посылал во все концы вестовщиков: в Керчь, в Кафу, на Тамань, в горы Кавказа.
Михаил Татаринов обучал войско всяким приемам: вылазкам, рубке лозы, бегу по лестницам и разным другим премудростям.
Железные ворота крепости то открывались, то закрывались. Скрипя колесами, въезжали и выезжали груженые и пустые телеги. На них везли хлеб, камень, сено, камыш, бревна, доски и дрова.
Ногайские мурзы сегодня из-под Астрахани пригнали более тысячи молодых, хорошо откормленных кобылиц для мяса и молока. Кобылиц загнали под широкие навесы, пристроенные к четырем стенам города. Пригнали жирных баранов и овец, буйволиц и свиней, разместили их во дворах городков Ташкалова, Тапракалова.
Бочки с толокном, рыбой, мясом, которые все время подвозили с верхних или нижних городков, ставили в глубокие каменные погреба, а если там не хватало места, зарывали их в землю, ставили в алтарях церквей, в каменных часовнях.
Доном из Воронежа плыли плоты с лесом: круглые бревна, длинные, пахнущие смолой доски, стропилины.
Дым пронесло к морю на четвертый день. И тогда люди увидели вокруг себя одну только почерневшую землю, присыпанную пеплом.
Вверху над крепостью заголубело небо, внизу за стенами засеребрился Дон. Азов стоял на этой черной, опаленной земле, как одинокий, покинутый всеми остров, над которым только что пронесся огненный ураган.
С главной сторожевой башни вестовой казак Иван Утка заметил, что к крепости, со стороны большой анапской дороги, во весь опор мчались два странных всадника, один – на белой лошади, в белой бурке. Иван Утка стал пристально вглядываться вдаль. Шапки на всадниках не кудлатые, не бараньи, кожухов, вывороченных кверху шерстью, как у татар, на них нет. Всадники прижались к гривам коней низко. Громко гикают на лошадей, хлещут их что есть силы плетками, покручивая и помахивая ими над головами.
«Стало быть, татары и не татары», – заключил Иван Утка, побежал по стене и, не раздумывая, ударил в вестовой колокол.