— …и от страха перед неведомыми извергами… — перебив, дополнил Константин.

— …и от страха перед неведомыми извергами, — яростно подтвердил Гуткин, — отдал ему те сто пятьдесят тысяч, а их штраф в полста он сам заплатил.

— А ты говоришь — в убытке. При своих остался.

— А накладные расходы? — возмутился Гуткин. — Двадцать пять кусков на ветер!

— Мы деньги считаем или о деле говорим?

— О деле, — остыл Гуткин. — Я ненавязчиво попытался узнать от него, кто его тряс, но он ни в какую. В общем, напуган до хронического поноса.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Чтобы Сырцов его повторно потряс. Как профессионал.

— А он опять в отказку.

— Лара, Севка — не пальцем деланный и после этого взрыва понимает, что им отделаться от нежелательного свидетеля — раз плюнуть. А он нежелательный. Для него выбор: или в неопределенности под страхом жить, или, рискуя, навсегда покончить с источником страха. Севка — паренек отчаянный. Можно попытаться. Под гарантию, конечно, что он в любом случае останется в стороне.

— Никаким образом он остаться в стороне не сможет, Боб, ты это прекрасно понимаешь. Просто так его выдернуть невозможно. За ним — хвосты.

— Так пусть Сырцов ему пообещает обрубить хвосты!

— А если это будет не в возможностях Сырцова?

— Главное, пообещать, Лара. — Гуткин устал. Устал говорить, устал убеждать, устал держать голову над подушкой. Уронил затылок на веселенькую наволочку и вперил взгляд в белый потолок.

— Севка Сырцова не подпустит, — сказал Константин.

— Тебя-то подпустит?

— Меня — должен.

— Вот ты и начни.

— Ладно, — согласился Константин и, прощально погладив нежную кожу подлокотников, рывком выкинул себя из расслабляющего кресла. — Севкин телефон давай.

— Четыре — два — шесть — восемьдесят девять — сорок четыре, — по памяти назвал номер Гуткин и предупредил: — Записывать не надо, запоминай.

— Запомнил, — успокоил его Константин.

— Может, выпьешь? Мне тут нанесли всякого болеутоляющего.

— Я же сказал — не буду! — рассердился Константин. — Да, Боб, а что за дамочка мне звонила?

— Моя секретарша.

— Ох и рисковый ты мужик, ох и рисковый! — восхитился мужеством страдальца Константин и попрощался: — Выздоравливай, дружок.

18

Пешочком, пешочком добрался до дома, где проживала известная певица Дарья, корявый гражданин с лицом смерда из племени кривичей. Прокричал в домофон:

— Это я, Генрих! — и ему открыли.

Открыл ему Артем. Он и стоял, ожидая, в распахнутых дверях. Небрежно пожал руку Генриху и недовольно осведомился:

— Что ж ты так, в открытую? И меня не бережешь, и сам не бережешься.

— Дела уж такие, Тема. Тут не беречься надо, а опережать.

— Загадками говоришь. Может, объяснишь, что к чему?

— В дом сначала пусти, — то ли попросил, то ли потребовал Генрих. И тут же придурился: — Никогда не видел, как богатые артисты живут.

— Да какая она богатая, — махнул рукой Артем. — Проходи.

Генрих ходил по комнатам, восхищенно вздыхая, рассматривал развешанные по стенам фотографии знаменитостей с дарственными надписями, оценивал взглядом мебель, на ощупь — матерьяльчик на гардинах, даже в ванную комнату заглянул, поинтересовался, какая стиральная машина. Уже на кухне сделал выводы:

— Да, не так, чтобы… — И без спроса уселся за стол. — Чего это ты за мной ходил? Не доверяешь, что ли?

— Кто тебя знает, — откровенно ответил Артем, — может, и возьмешь что-нибудь по забывчивости.

— А тебе перед хозяйкой ответ держать… Тоже правильно. Может, попить дашь? Я чебуреками напихался, изжога замучила.

Артем открыл холодильник, со знанием выбрал бутыль с содовой, взял из сушилки стакан и поставил все это перед жаждущим Генрихом.

— А ты? — поинтересовался Генрих, наливая себе из бутылки.

— А я чебуреков не ел. — Артем полустоял, полусидел, опершись задом о подоконник. — Зачем пожаловал?

Прежде чем ответить, Генрих врастяжку и с удовольствием опорожнил стакан, деликатно отрыгнул газ и только после спросил:

— С тобой ведь окончательный расчет произвести надо?

— Надо, — непонятно усмехнувшись, согласился Артем.

— Вот сегодня и произведем.

— Производи, — насмешливо поторопил Артем.

— Не я. Сам хочет с тобой поговорить и расплатиться.

— Так зови его сюда.

— Он, Тема, не из тех, кого зовут. Он сам кого надо зовет.

— И все бегут на его зов, да?

— Бегут, Тема, бегут. — Генрих плеснул себе еще полстакана, выпил, прислушался, что у него там в желудке, удовлетворился и встал. — Пошли.

— А надо? — спросил Артем, оторвав зад от подоконника.

— Если денежек больше не хочешь, тогда не надо, — оставил решение проблемы на рассмотрение Артема Генрих.

— Ладно, — решил Артем, и они вышли в прихожую.

В прихожей Артем сбросил шлепанцы, тщательно зашнуровал высокие кроссовки и, прежде чем надеть плотную куртку, извлек из подзеркального ящичка пистолет со сбруей.

— Не доверяешь, — огорчился Генрих, наблюдая за тем, как Артем приспосабливал на левом плече сбрую и влезал в куртку. — А я вот он перед тобой — голенький! Можешь обыскать.

— Ты как хочешь, а мне спокойнее при стволе. Мне слово «расплатиться» не очень понравилось, Генрих.

— Ну раз так, оберегайся как хочешь, — не возразил ему Генрих.

Они вышли из подъезда и внимательно осмотрелись. Подышали весенним воздухом еще пару минут.

— Ты при машине?

— А ты что — пешком? — удивился Артем.

— Пешком, Тема, пешком, — прибеднился Генрих.

— Что, с транспортом напряженка?

— Не люблю я баранку крутить. Где твоя машина?

— Не моя. Хозяйская, — поправил его Артем и направился к Дарьиному «форду».

От Крутицкого вала на Таганскую, с Таганской на Садовое, с Садовой на Самотеку, и по Олимпийскому прямиком к саду Центрального дома армии. Артем крутил баранку, а Генрих указывал дорогу.

Машину оставили у военной гостиницы, и к саду проследовали любимым Генриховым способом — пешком. Миновали ворота. Смерд глянул на свои наручные часы.

— Рановато прибыли. Подождать придется. — И даже обрадовался такому обстоятельству. — Ну ничего, на скамеечке посидим, на солнышке погреемся, на воду посмотрим. Ничего лучше безделья на свете нет, Тема!

Все шло по Генрихову плану. Они устроились на стоящей в сторонке скамейке, подставились уже закатному солнцу. Только вот с водой неувязка почти весь пруд занимал нерастаявший еще в стоячей воде серый ледяной остров.

Генрих раскинул во всю ширь руки по спинке скамейки и тупо удивился, глядя на грязную льдину:

— На градуснике нынче восемнадцать, а она, зараза, не тает!

— Тебе-то что? — злобно задал вопрос Артем. — Где твой бугор?

Из двух вопросов Генрих для ответа выбрал первый:

— Как это что? Поздняя весна все-таки. — Вдруг увидел нечто, приведшее его в азарт. — Гляди, ну дают!

У единственного работающего ларька при входе двое в коже, схватив друг друга за грудки, подобно двум дзюдоистам, исполняли некий предварительный танец в ожидании выгодной ситуации для проведения изощренного японского приема. Переростку в рыжей коже, видимо, надоел этот нерусский балет, и он, оторвав правую руку от черной кожи и держа противника на вытянутой левой, от души и размашисто врезал по лицу своего партнера. Стоявший неподалеку третий переросток, до этого, надо полагать, надеявшийся на мирное разрешение конфликта, бросился разнимать бойцов, за что и схлопотал от обладателя черной куртки.

Артем с неподдельным интересом наблюдал эту весьма завлекательную картинку.

Время. Генрих, не меняя позы, нашел за спиной Артема в скамеечной загогулине прикрепленный к рейке скотчем перстень и продел в него средний палец.

— Во дают! — еще раз восхитился он и стал потихоньку перетягивать свою правую руку поближе к руке Артема, который в оживлении от веселого представления обеими руками упирался в край скамейки.