Он написал, что всегда любил и будет любить ее, и что она никогда больше не услышит о нем, потому что она будет счастлива, и что это ее вина, но он простил ее, и он знает, что то, что он делает, не мужественно, но ему ничего другого не остается, и что он все равно никогда не видел этого Мэсона (это Джимми написал трижды) и что он не верит, что она вообще любила его когда-нибудь, и да благословит ее Бог.

Сложив и запечатав письмо, Джимми оставил его на столе у себя в комнате.

В семь часов, пока Нелл еще спала, он ушел из дому с двумя полными чемоданами, которые отнес на почту и распорядился отправить на дом к своей замужней сестре.

Затем, после неудачной попытки позавтракать в первом подвернувшемся кафе, Джимми принялся бесцельно шататься по улицам, ожидая, когда подойдет время идти в офис. Он все еще не отдавал себе отчета в своем поступке и просто испытывал необычное чувство облегчения и свободы.

В час дня, когда Джимми стоял у окна собственного офиса на тридцатом этаже и смотрел на муравьеподобную толпу внизу, Нелл сидела на кровати мужа, держа в руке распечатанное письмо, и читала его уже в третий раз.

Она нашла конверт всего полчаса назад и теперь пыталась найти точку равновесия между влагой в своих глазах, горьким комком в горле и тем соображением, что теперь, очевидно, ничто не отделяет ее от исполнения ее желаний.

Она прекрасно понимала ход Джимми и чувствовала, что он заслуживает презрения за эту слабость. Но испытывала она лишь невыносимую жалость. Свернув письмо, Нелл спрятала его на груди.

Она была, конечно, рада, что Джимми ушел. Но что-то было не так...

Мэсон должен был зайти за ней в три. Еще вчера эта мысль наполняла Нелл радостью. Теперь же она мучилась от безотчетного чувства отвращения и ненавидела себя за это.

Если бы ее симпатия к Мэсону не исчезла безвозвратно, это следовало бы приписать скорее удаче, нежели ее собственной женской мудрости; Нелл была готова потерять все, кроме укрывавшей ее пустой скорлупы соблюдения внешних приличий; теперь, когда эта скорлупа разбилась, она осознавала лишь собственное голое безрассудство, всю гадость произошедшего и как будто съежилась от этого.

Сейчас она рассматривала вчерашнюю Нелл с неописуемым презрением и какое-то время размышляла почему. Потом бросилась на кровать, зарылась лицом в подушки и оставалась в таком положении довольно долго.

Когда в дверь позвонили, Нелл не пошевелилась.

Звонок повторялся снова и снова. В перерывах Нелл слышала, как громко стучит ее сердце - словно в знак протеста.

Последний звонок был особенно продолжителен и настойчив. Затем настала тишина.

Приближаясь вечером к дому своей замужней сестры, Джимми испытывал почти не контролируемое желание развернуться и убежать. У него был целый день на то, чтобы обмыслить свое поведение, и Джимми все больше стыдился его.

В тот момент принятое решение показалось ему лишь средством спасения от невыносимых обстоятельств; необдуманность же и необратимость происходящего только теперь начинали доходить до него. Короче говоря, поразмыслив на досуге, Джимми уже раскаивался в совершенном поступке.

Сестра встретила его у дверей и с удивлением оценила выражение бледного лица и красные глаза брата.

- В чем дело? - спросила она. - Что с тобой произошло?

Затем ее лицо стало строгим, а губы сжались в прямую линию.

- Нет, - сказал Джимми. - Не это, сестричка. Но, ради бога, скажи мне, что делать.

Она проводила его в свою комнату, и там Джимми поведал бесконечную и довольно запутанную историю, понять которую, однако, его сестре не составило никакого труда. Она сидела в мрачном молчании, пока брат излагал ей свой взгляд на эту брачную катастрофу и признавался в полной неспособности понять поведение жены.

Когда он умолк, сестра, не произнося ни слова, встала с дивана, подошла к гардеробу и принялась надевать шляпу и перчатки. Джимми в тревоге вскочил и раскрыл было рот, готовый протестовать, но сестра осадила его:

- Спокойно. Ты достаточно наговорил.

- Но... куда ты идешь? - запнулся Джимми.

Сестра в молчании закончила свои приготовления.

В дверях она обернулась.

- Джимми, - сказала она, - ты мне брат, и ты полный идиот. Почему, ради всего святого, ты не рассказал мне обо всем раньше? Ты знаешь очень хорошо, что в тебе нет ни капли здравого смысла - я сама много раз говорила тебе об этом. Всего этого можно было избежать. А теперь, может быть, уже слишком поздно. Я иду к Нелл и хочу, чтобы ты пришел к нам через два часа.

Сначала я увижусь с ней наедине. Помни - два часа; и не появляйся раньше.

- Но я говорю... - начал Джимми.

Дверь захлопнулась у него перед носом.

Джимми уселся в кресло и стал думать о том, почему она назвала его идиотом, и как "всего это можно было избежать", и что она собирается сказать Нелл. Вернулся его зять и настоял, чтобы Джимми пообедал вместе с ним. Джимми воспротивился, утверждая, что он не голоден, но в итоге вынужден был подчиниться.

- Нелл больна? - спросил зять, когда оба уселись за стол. Он был уже в курсе, куда отправилась его жена.

Джимми покачал головой.

- Что-то не так?

- Да... нет.

После такого ответа зять сохранял осторожное молчание, а Джимми отважно боролся с яростным желанием рассказать ему все, желанием, сдерживаемым лишь сознанием никчемности и глупости собственного поведения.

Притворяясь, что ест, Джимми нервно хватался то за салфетку, то за нож с вилкой и каждые две минуты поглядывал на часы. Когда зять отодвинул кофейную чашку и зажег сигару, в дверях появилась горничная.

- Вас ждут дома, сэр, - сказала она Джимми. - Звонила миссис Троун.

Джимми подпрыгнул и, не говоря ни слова изумленному зятю, бросился через коридор, сбежал по лестнице и выскочил на улицу.

- Эй, - кричал ему зять, - постой минуту! Ты забыл свою шляпу!

Но Джимми уже и след простыл.

Вылетев из машины, на пути которой было столько остановок, что казалось, она продвигается вперед не быстрее улитки, и приблизившись к двери своей квартиры, Джимми умерил шаг и остановился.

За дверью таилось столько возможных исходов, что его сердце замирало при одной мысли об этом, и Джимми заколебался, желая и одновременно боясь идти дальше. Его колени позорно подгибались, пока он поднимался по лестнице. Наверху он нашел сестру, которая, приложив палец к губам и настаивая таким образом на сохранении тишины, проводила его в комнату.