Глава 6. Наваждение

Забери мою печаль,

Ветер юный,

Опусти на дно пруда

Мои думы.

YARuGA,

«Птица»

Истекли две седьмицы…

Радосвета вздрогнула, услышав громовые раскаты. Погруженная в думы о происходящем с ней, девица и не заметила приближения грозы. В последние дни она то и дело уходила в себя. Вновь и вновь вспоминала тот день, когда запамятовала бабкин строгий наказ не хаживать в лес в день Змейника, встречу с Великим Полозом, и все не могла разуметь – то ли морок это был, то ли явь?

С того самого дня Радосвета потеряла последние крохи покоя. Мало ей было дум о неминуемой смерти, так теперь еще и мысли о полозе ее не покидали. Он являлся к ней во снах, мерещился ей в зеркале, и не покидал ее мыслей даже днем, и Радосвета теперь гадала – чем же обернется для нее эта встреча?

Ей было боязно думать об этом. Но вспоминать о том, что совсем скоро ее не станет, было еще страшней. Сны с полозом ее больше не пугали. Во снах он каждый раз появлялся в человеческом облике, и лишь змеиные глаза – горящие хищные блеском, золотые, с узким зрачком, выдавали в нем не-человека. Во сне она его не боялась. Он был всегда ласков с ней и осторожен. И сны эти были овеяны томительной негой и светлой безмятежностью. Радосвета просыпалась в свою тягостную явь, словно сама не своя. Эти сны навевали тоску о том, чего ей вовек уже не изведать. Они стали ее наваждением.

В минувшую ночь ей снова снился Великий Полоз. И лежали они на теплом песке на берегу спокойной реки, он держал ее ладонь в своей ладони – широкой, чуть шероховатой. Тихо плескалась речная вода, да ветер шептался с листвой плакучей ивы, что роняла ветви в воду. Радосвета и полоз молчали, как и бывало всегда. Но в этом молчании крылось нечто красноречивое и понятное обоим без слов. Во снах она не ведала тревоги и страха, окутанная умиротворением и чувством защищенности. И чем прекрасней был сон, тем боле тяжко ей стало просыпаться.

Радосвета уже не ходила на работу, но так же неизменно принимала дома тех, кто нуждался в ее помощи ведуньи. Она решила выполнять свое дело, пока хватает сил и остатков здоровья. Ей с детства по нраву было помогать людям. В деле врача она находила себя, свое призвание, этим жила и дышала. Суета ее будней прогоняла мысли о хвори, и все же, коварный недуг не давал Радосвете забыть о том, что теперь она в плену его до самой кончины. Ей тяжело дышалось, грудь словно сжимали тиски, появлялся хриплый, надсадный кашель, и слабость стала ее постоянным спутником. Но страшней всего ей было от невыносимых болей в груди и голове.

И сейчас она снова согнулась от приступа кашля, прижала платок ко рту. Отняла его и с какой-то отрешенной обреченностью смотрела, как расцветают на светлой ткани платка пятна алой крови. Радосвета разглядывала их, и будто до конца еще не верила, что смертельно больна.

Болезненную бледность лица скрывал нарисованный утром румянец. Любила она наводить красоту. Но глаза, как бы девица их не подводила, с лихвой выдавали печаль. Весть о страшном недуге Радосветы живо разошлась по ее родной лечебнице, и на лицах тех, с кем когда-то работала, она видела жалость. Но ей не нраву было сдаваться унынию и говорить о своих тревогах, а потому, ведунья сразу отметала разговоры, что могли ее печалить, улыбалась и шутила.

Ей отчаянно хотелось, чтоб ее запомнили такой – олицетворением ее имени – светлой и радостной, смешливой. Чтоб вспоминали с теплом и добрым словом.

Оглушительно ударил гром, и девица снова вздрогнула, очнувшись от дум. По щеке скатилась одинокая слеза. Взгляд Радосветы вновь устремился туда, где на месте разбитого зеркала висело теперь другое. Полоз там ей больше не мерещился, но каждый раз, проходя мимо, она будто подспудно ожидала узреть его, и даже на ночь стала занавешивать холстиной. От мысли, что полоз может наблюдать за ней, пока она спит, не по себе становилось Радосвете. Во дворе громко скрипнула калитка, и ведунья пошла встречать своего посетителя.

Так и текли ее дни, словно река. Днем хлопоты, дела, а ночью сны, где снова ждал ее загадочный полоз в ипостаси человека. С каждым разом ведунья смелела, у теперь ей не хватало лишь объятий. Ее снедало любопытство – какой он из себя, полоз этот? Хотелось рассмотреть его лицо повнимательней, да заглянуть в глаза диковинные, пропустить светло-русую прядь через пальцы. Но каждый раз, стоило Раде помыслить об этом, и сон обрывался.

Радосвета, как ни силилась, не могла осмыслить, о чем ей молвят эти сны, о чем предупреждают. Какие знаки они несут в себе? Возможно, не будь она слабее из-за хвори, то все же задумалась бы о смысле загадочных снов, но всех ее сил нынче едва хватало на то, чтобы каждый день принимать дома нуждавшихся.

За какие-то ничтожные пару седьмиц Радосвета еще больше ослабела и потеряла в весе. Но она обещала самой себе, что будет помогать страждущим, пока ее окончательно не покинут силы. И пока Радосвета крепилась.

Три дня назад к ней домой пожаловал мужчина снимать приворот. Сильной оказалась темная ворожба, и долго над ней корпела Радосвета. Три дня подряд пришлось ей потрудиться, чтоб и следа не осталось на нем от воли чужой, порабощавшей разум. И сегодняшний день был последним. Хворая ведунья во всем теле чуяла усталость, но держалась из последних сил.

Закончив обряд, проводила она мужчину до калитки. Собиралась гроза, ветер гнал по небу сизые тучи, и Радосвета с изумлением почуяла, что ее качает от ветра. Насилу она дошла до дверей дома, и едва дойдя до узкой койки в гостиной комнате, упала на нее без сил, смежив веки.

Снова громовой раскат, и комната исчезла. Радосвета осмотрелась по сторонам. Она стояла посреди макового поля, и над ним зарождалась гроза. Прохладный ветер с запахом дождя прошелся по цветам, тронул алые лепестки. Девица застыла в неведении – где она оказалась, что ей делать, и куда ступать? А потом она услышала голос. Тихий, словно дуновение ветра в поле. Или это ветер и есть?

Смело ступай ты змеиной тропой

Слышишь ли голос мой шепотом, девица?

Очи полоза зрят за тобой!

– Кто это? – воскликнула девица, заозиралась по сторонам – никого.

Новый треск грома не смог заглушить громкий рев неведомого зверя. Радосвета испугалась, и поле накрыла огромная тень. Воздела девица к небу глаза, и вскрикнула от изумления – высоко в небе над ней пролетел огромный крылатый зверь. Полыхнула молния, на миг ослепив ведунью.

Радосвета открыла глаза. Стены родного дома, и никакого макового поля. И крылатого нечто в небе. Кто это был? Неужели дракон? «Приснится же, – усмехнулась ведунья. – Как это странно – как только я заболела, мне стали видеться такие дивные сны!»

Ее снова обуяла тоска, и чтобы в голову не лезли глупые мысли, Радосвета заняла себя пошивом нового платья. Бабушка Руслана всегда ее поучала «не будет скуки, коли заняты руки», и теперь девица точно знала, что труд не только прогоняет скуку, но и тоску. Шила она умело и на совесть, как бабушка научила ее когда-то очень давно. Когда платье это задумалось ею, Радосвета еще не ведала о том, что недуг ее смертелен. Потом она не могла смотреть на эту ткань, думая о том, что никаких уж нарядов ей теперь не надобно. А потом все же решила – дошьет. Непременно дошьет! И вышивку народную добавит по рукавам, подолу и горловине. Пусть будет это платье. Пусть.

***

До Изворска около двух дней пути, и князь вместе со своим войском остановился на новый привал. Споро расположились на берегу узенькой речушки, и мужчины разделили дела: кто-то стряпал нехитрый походный ужин, а кто-то ставил навесы для ночлега. Драгомир не раз подмечал, как задумчиво на него поглядывают то воевода, то старшие дружинники.

– Скажи ка мне, брат мой, ничего ли не случалось у тебя за последнее время? – тихо спросил у князя Белояр, улучив момент, когда рядом с Драгомиром никто не стоял, кроме самых близких бояр.

Светозар переглянулся с Белояром, будто согласился со сказанным.

– Отчего же вопросы такие? – попытался искренне изумиться Драгомир.

– Оттого, братец, что во сне ты молвишь вещи любопытные, – ответил Белояр.

– Похожие на слова из старой, забытой ныне зовущей песни полозов, – добавил Светозар.

Руки князя стиснули поводья. Значит, ему не просто приснилось…

– Что с тобой творится, Драгомир? – вопросил Изяслав. – Уж нам-то можно довериться, мы с детства прошли плечом к плечу и огонь, и воду.

Драгомир тяжело вздохнул, раздумывая. Этим трем молодцам он доверял как самому себе. И в самом деле, отчего бы не сказать? И Драгомир все рассказал, как есть – о невесте своей нежданной, о снах, о видениях в зерцале. Утаил только то, что не может отринуть мысли о ней, и не вспоминать ее не может.

– Значит, ты решил, что невеста твоя на Земле останется? – переспросил Белояр. – Не придется ли жалеть?

– Забрать хворую невесту, которую и знать не знаю, и видел один раз, чтобы наблюдать, как она будет гаснуть день ото дня, в ожидании смерти? Ну уж нет! Я не жалею о своем решении. И не пожалею, – возразил князь.

«Хватит уже с меня смертей», – додумал уже про себя.

– Воля твоя, Драгомир, – Изяслав развел руками. – Только вот что ты поделаешь с зовущей песнью, слова которой во сне произносишь? Давно уже не звучало песен этих на землях златославских, да только помнят все рассказы пращуров, что когда-то песнь эта девицу приманивала, тянуло ее на голос полоза, что пел для нее, и шла она прямиком к нему.

– Не случится такого, – ответил Драгомир. – Как она придет ко мне из иного мира? Будто неведомо вам, что только полозы да малахитницы могут пройти переход межмировой между Землей и Аркаимом. Ну, ведуньи сильные, раз уж на то пошло. Но опять-таки, сами не пройдут, им проводник нужен – малахитница иль полоз. Да и то в особый день. А она – простой человек. Ей такое не под силу.

– Странно, что ты песнь зовущую стал произносить, – подумал вслух Светозар. – Ее слова мы не забыли, раз уж передавалась она из уст в уста, как память прошлого, да только я на своем веку еще ни разу не слышал, чтобы кто-то ее произносил по-настоящему. Может, невеста твоя какая-то особая?