Глава 15. Тоска и гнев

Слезы пусть твои с дождем

Корни древ питают

А с листами пусть печаль

Ветер развевает

YARuGA,

«Птица»

Под покровом ночи Радосвета вновь отправилась к старому дубу. Ей по нраву было сидеть, опираясь спиной о его могучий и широкий ствол, думать о своем, о насущном и чуять, как поначалу тянет дерево часть ее сил, а потом своей с нею делится. Так и обменивались они силами, и может быть от этого Радосвете, в самом деле, становилось лучше день ото дня.

Дуб тоже стал меняться. Понемногу, едва заметно, но Радосвета видела эти изменения, и ей было ведомо, что причина им – она сама. Почерневшая сторона ствола, начиная с корней, стала понемногу возвращать свой прежний вид. Каждый день, вершок19 за вершком чернота отступала, и хворое дерево медленно, но верно шло к исцелению. Может быть, когда-нибудь этот дуб вновь станет прежним, каким и был, будто бы не ведал он проклятия.

Сегодня поутру Радосвета вдруг осмыслила, что исчезла за ее спиной черная тень смерти. Неужели свыше ей позволили еще пожить? Думы об этом ее окрыляли и дарили робкую надежду на то, что жизнь ее обязательно наладится. Только бы унять кровоточащие раны на сердце…

Сегодня поутру к ней приходила знакомиться Заряна – младшая сестра Драгомира. С князем она была схожа чертами лица, только у девицы они тоньше были, да нежнее. В остальном Заряна по ее словам боле походила на мать – темно-русые волосы заплетенные в косу, малахитово-зеленые глаза, совсем почти как у Радосветы, только лишь вытянутый узкий зрачок говорил о том, что перед ней – наследница крови малахитниц.

Радосвету удивил приход княжны. Ей было неясно, к чему княжне знакомиться, ежели Драгомир оставлять Радосвету не намерен. Ведунья про себя рассудила, что причина тому – вездесущее любопытство, что еще не оставило в покое ни одну женщину на свете, будь это хоть земля, хоть Аркаим.

Заряна, которой по весне минуло семнадцатое лето, с превеликим любопытством расспрашивала у Радосветы о мире Земли, слушала ее изумленно. А самой ведунье было страсть, как любопытно, разузнать о Драгомире, но спросить она не решалась. Потом все же набралась смелости, да спросила:

– Ежели я невеста полоза, выходит, что Драгомир не женат?

Заряна смутилась.

– Не женат. Вдовец он. Но… пусть он сам тебе расскажет об этом. Мне кажется, я не в праве.

– Как скажешь, – согласилась Радосвета, но про себя помыслила, что вряд ли осмелится узнать у князя о такой его судьбе.

– Но у него есть наложницы, – огорошила новостью Заряна. – Их не так уж и много. Чаруша, Людмила, Красимира, Беляна и Звенимира. Людмила и Беляна добрые девушки, Чаруша та еще гусыня, Красимира вечно смотрит на Драгомира, как собака на хозяина. И все время любит всем рассказывать, как она в князе нашем души не чает. Как по мне – пустомеля она и подлиза. А вот Звенимира…Хитрая. И себе на уме. Коли случится ее повстречать, так лучше сразу себя выше поставить, а иначе… А еще сварливая она. И та еще попрешница – только дай повод поспорить. Но при Драгомире она, конечно, смирная. Но я ее всю насквозь вижу. Будь осторожна с ней. Не рады они будут твоему появлению, девица-красавица. Уж сколько лет они наложницы, и князь ни на одной так и не женился. А тут – раз, и невеста. Да еще и с Земли.

Никто так и не понял, как тебя угораздило. Уж все девицы Златославии теперь завидуют тебе…

Радосвета молча кивнула с грустной улыбкой. Знали бы эти девицы ее историю…

Тяжело вздохнула Радосвета, ничего не ответила юной Заряне. Видимо, не знала княжна, что свадьбы никакой не будет. И Радосветы в Златославии тоже скоро не будет. И от этой мысли ей вновь становилось горько. Хоть и не родной мир, и совсем не похожая здесь жизнь на ее обыденную, а все же ладно было Радосвете в Златославии, да отрадно. Она чуяла блаженное единение с окружающим миром, он принял ее словно родную, и так ей было хорошо, что и словами не выразить. Она чуяла потоки силы, впитывала их всем своим ведовским существом, наполнялась ими, и казалось ей, что впервые в жизни дышит она полной грудью.

Радосвета чуяла и видела то, что не могут увидеть и почуять те, кто не ведает. То, что на Земле было бы странно и чудно, здесь оказывалось простой обыденностью. В родном мире о многих вещах ей и обмолвиться нельзя, тогда как здесь ее знания, все что видит и слышит она от рождения – почитаемы. Правда, и тут ей приходится скрываться. Но только лишь ради возвращения домой.

Только, чем ближе был тот самый день, тем тяжелей на сердце становилось у ведуньи. На Землю ее тянула тоска по близким людям. А земля Златославии, тепло приняв чужачку, поставила след в самую душу, отпускать не желала, и теперь Радосвета точно знала – частица Златославии в ней теперь навечно.

Эти чувства томились в беспокойной девичьей душе, лишали покоя, бередили такие разные чувства, что порой Радосвете хотелось горько взвыть.

– А ты не теряй времени даром, – поучала ее Заряна, пока они гуляли у реки. – Поласковей с братом моим будь, не скрывай от него своей девичьей нежности. Но и слишком многого не позволяй. Примани чуток, а потом будто смутись. Разбуди в нем охотника!

– Зачем? – спросила Радосвета и засмеялась. Так ее позабавили слова юной княжны.

– Как зачем? – удивилась девица. – Чтоб женился на тебе не раздумывая! А как замуж выйдешь, да наследника князю родишь, так Драгомир на руках тебя носить будет, холить да лелеять!

Упоминание ребенка словно ударило Радосвету под дых. Даже сердце на миг сбилось с ровного бега. Но юная княжна не заметила этой перемены и продолжала весело щебетать.

– А коль и до свадьбы понесешь, так и того скорее женится князь. Какой глупец упустит плодовитую женщину? Правильно, никакой. Так что, куй железо, пока горячо, и будет тебе счастье! И никто из тех девиц, что сейчас рядом с ним, с тобой потом даже вровень не станет! Ты будешь выше их всех! А вообще, в Златославии и дочкам рады и сыночкам. Мальчик несет в себе мужское наследие природы, девочка – женское. И покуда мужское будет рука об руку с женским, природа будет процветать. Ее суть – в единении.

А дети ведь, это радость, продолжение тебя… Я очень хочу детей! Вот выйду по осени замуж за славного молодца Изяслава, что в дружине брата, да надеюсь, что скоро и понесу.

– Пусть так и будет, коли так хочется, – пожелала Радосвета улыбчивой княжне, а сама украдкой смахнула набежавшую слезу.

Заряне было неведомо, что слова ее о столь желанном материнстве зацепили старую рану на сердце Радосветы, и рана эта вновь заныла горько, закровоточила. Девица же явную грусть невесты брата расценила по-своему.

– Не кручинься, что братец не приходит. Дел у него княжеских накопилось – непочатый край. Он придет к тебе, обязательно, верь мне. Ты очень пригожая.

Радосвета не стала переубеждать княжну. Коль так считает – то пусть. О своей боли она никому не обмолвится. Эта боль – боль несбывшегося материнского счастья поселилась в ней навечно, и наверное, уже никогда не отпустит.

Заряна засобиралась обратно в княжеские хоромы. Дошли они до реки, где на берегу девицу ожидала лодка. Радосвета махнула рукой, и задумчиво глядя вслед удалявшейся княжне и лодочнику, чуяла, как давит ей на плечи холодная и темная тоска. Присела она на лавку под деревом, и снова горестные воспоминания восстали из прошлых дней.

Невольно унеслась Радосвета мыслями в тот день, когда стояла с улыбкой на берегу реки посередь леса на родном Урале и умиротворенно гладила едва округлившийся живот, впервые почуяв сильный толчок. И было ей в тот миг так отрадно, так легко на душе, что отрада ее казалась бездонным морем. И цвела весна, и лес вокруг шумел вековыми зелеными кронами, да птичьи трели вторили душе Радосветы. Не ведала она, что кончится вскоре ее отрада горькой скорбью и тяжкой болью. Прежний мир, сокрытый в самом нутре, разлетится на осколки, погибнет, когда первый, тихий снег укроет землю белым покрывалом, а душу ее саваном посмертным.

Тьма бездонная под ледяным покровом холода. Слезы, что застряли где-то в горле. Нет, нельзя предаваться сейчас слезам, нужно столько всего успеть, все собрать и сделать, как полагается. Она и не плакала. Потому что еще не могла осмыслить, что ничего уже не сбудется. Потом, когда все будет кончено, и ее накроет мучительное осмысление свершившегося, она вдоволь поплачет дома. Но это будет потом…

Больно! Больно! Больно! Нежно-розовые детские одежки в ее дрожащих руках. Она купила их в порыве радости, едва узнав, что у нее родится дочь. Они ждали своего часа, светлые, да с мягким кружевом. А теперь ей надлежало в одежках этих хоронить свое дорогое дитя. Как ей вынести эту боль, что выжигает изнутри смертельным холодом? Как не умереть самой?

Надрывный крик нарастает внутри, как колокольный набат, да кровь шумит в голове. Но Радосвета молчит. Слова остаются внутри. Ей надобно выдержать этот день. День, когда она предала земле свое дитя. Свою нерожденную, но такую любимую дочь.

Пальцы сжимают холодную землю погоста. Что холодней? Студеные комья иль сердце Радосветы отныне? Тук… Тук… Тук… Глухо ударяет могильная земля о крышку крошечного гроба. Так непривычно пусто под сердцем… Она еще не может смириться со своей потерей, отпустить то, что свершилось. Поперва ей все казалось, что будто шевелится под сердцем жизнь. Но потом она тут же одергивала себя, вспоминала о своей горькой материнской утрате.

Грудь Радосветы налилась, потяжелела от прилившего молока. Она бы многое отдала за то, чтобы приложить к груди своего ребенка, свое желанное чудо, но волею страшного рока ее чудо теперь будет спать за низкой белой оградкой.

Пусто! Неужели это явь? Пусто внутри, где отныне только темнота и руины. Это все, что осталось Радосвете от ожидания чуда в ее жизни. Лучик света сгинул в кромешной тьме.