- Зачем вы едете в Петербург?

- Да ведь я уже сказал...

- Ты правду говоришь, Ника?

- О, господи! Вечные подозрения! - вырвалось невольно у Скворцова.

- Ну, ну... не сердись... Прости... я не могу... Ведь ты знаешь, как я тебя люблю! - почти шептала молодая женщина. - Ты знаешь, что я всем для тебя пожертвовала и никому тебя не уступлю... Слышишь? - прибавила она, бросая на молодого человека нежный, чарующий взгляд...

- Осторожней... могут увидеть, Нина, - произнес Скворцов, подавляя вздох сожаления, что адмиральша его никому не уступит. - И то уж в Кронштадте говорят...

- Пусть говорят... Обо всех говорят... Только бы он не догадывался...

- А если?

- Ну, что ж... Я ему скажу тогда, что люблю тебя... Он даст развод...

"Этого только недоставало!" - подумал в ужасе лейтенант и с жаром проговорил:

- Что ты, что ты, Нина... Разбить жизнь бедному Ивану Ивановичу... Это жестоко!.. Однако пойдем вниз... Сейчас пристаем.

- Ты когда вернешься в Кронштадт? - спрашивала адмиральша, спускаясь на палубу.

- Завтра вечером...

- Сегодня в три будь в Гостином дворе у номера сто сорок четвертого... Слышишь?..

- Но...

- Без "но"... В три часа! - повелительно шепнула адмиральша и, подойдя к адмиралу, проговорила: - А ведь Николай Алексеич сознался, Ванечка, что вечером едет в Аркадию...

- То-то и есть... И отлично делает, что едет!.. Пользуйтесь жизнью, батенька, пока молоды, - заметил, вставая, адмирал и ласково потрепал по плечу несколько смущенного лейтенанта.

Пароход подходил к пристани. Проводив до кареты адмиральшу и адмирала, Скворцов взял извозчика и велел везти себя в Офицерскую улицу, где жил Неглинный.

III

Неглинный, моряк-академист, окончивший курс по гидрографическому отделению и мечтавший об ученой карьере, долговязый, худощавый блондин, с бледным истомленным лицом, большими, несколько мечтательными глазами и рыжеватой, взъерошенной головой, сидел за письменным столом, обложенный книгами, готовясь к последнему экзамену, в своей крошечной, очень скромно убранной комнатке, в четвертом этаже, во дворе, - когда к нему шумно влетел Скворцов.

- Ну, брат Вася, совсем бамбук! - проговорил он, пожимая руку товарища.

- Здравствуй. В чем дело? - спросил без особенной тревоги в голосе Неглинный, хорошо знавший экспансивность своего друга.

- Щекотливое, брат, дело... О нем-то я и приехал поговорить с тобой по душе. Одному мне не расхлебать этой каши... Но прежде скажи: есть у тебя деньги?

- Конечно есть. Вчера жалованье получил.

- Да и я получил и все роздал; у меня теперь восемь рублей всех капиталов. За квартиру не отдано, в клубе больше обедать в долг нельзя, одним словом... на мели. Можешь дать две красненькие?

- Могу, - промолвил Неглинный, вынимая из кармана бумажник.

- A y тебя останется?

- Десять рублей... Бери, бери, - проговорил Неглинный, увидав протестующий жест Скворцова. - Я обойдусь. У меня вперед заплачено за комнату и за стол. Чаем и сахаром я тоже запасся на месяц... И табаком тоже...

- Счастливец! А у меня запас одних долгов!

- Вольно же тебе испанского гранда разыгрывать. Цветы, конфеты и все такое к ногам своей мадонны-адмиральши. Так, брат, не сойти тебе с экватора.

- То-то, не сойти... И в плаванье не назначили.

- Да ведь ты сам не хотел в плаванье. Помнишь, зимой говорил?

- То было, Вася, зимой, - ответил, внезапно краснея, Скворцов, - а теперь я хоть в Ледовитый океан...

Неглинный, которому Скворцов раньше, во время первого периода любви, открылся в своих чувствах к прелестной адмиральше, - пристально посмотрел на товарища.

- Об этом самом деле я и приехал посоветоваться с тобой, хоть ты и профан в вопросах любви и совсем не знаешь женщин... Я, брат, хотел бы удрать от мадонны, от Нины Марковны... Что ты таращишь глаза? Понимаешь: удрать, чтоб и след мой простыл...

- Так что же тебе мешает? - спросил Неглинный, не спуская с товарища своих больших, наивно недоумевающих глаз. - И зачем, скажи на милость, тебе непременно удирать? Надеюсь, ты не оскорбил такую чудную женщину, как Нина Марковна, каким-нибудь пошлым намеком? Ведь ты не лез к ней с своим чувством, зная, что она замужем и никогда не нарушит своего долга, хотя бы и не любила мужа? - продолжал Неглинный, не замечая, по-видимому, иронической улыбки, блуждавшей на лице Скворцова. - Ходи к ней реже, а потом и вовсе зашабашь! Твое безумное увлечение, видно, прошло, а? - закончил он вопросом.

- Что мешает? - начал было Скворцов.

И вместо того, чтобы объяснить, что мешает, совершенно неожиданно воскликнул:

- Какой же ты, однако, простофиля, Вася, хотя умный и ученый человек! Честное слово, простофиля, да еще в квадрате! Положим, я тебе всего не говорил, но думал, что ты все-таки догадываешься...

- О чем? - простодушно спросил Неглинный.

- О, святая наивность! О, пентюх ты этакий! Пойми, что наши отношения зашли слишком далеко, в этом-то и беда. Понял ты теперь, какая бамбуковая история?.. И адмиральша, брат, не мадонна, далеко не мадонна...

Но Неглинный, необыкновенно робкий и застенчивый с женщинами, относившийся к ним с благоговейным и боязливым почтением чистой и целомудренной натуры, казалось, и теперь не вполне понимал, за что Скворцов назвал его простофилей, да еще в квадрате.

- Ты что же... руки целовал, что ли? - промолвил, наконец, недовольным, угрюмым тоном Неглинный, опуская глаза.

При этих словах Скворцов расхохотался.

- Руки?.. Стоило бы об этом говорить? Это ведь ты только такой Иосиф Прекрасный, что боишься целовать хорошенькую ручку... Тут, брат, не руки... Тут... Ну, одним словом, у бедного адмирала давно украшение на лбу. Теперь понял?

Неглинного покоробило. Он взглянул на Скворцова строгим и вместе с тем испуганным и растерянным взглядом. Такой профанации он не ожидал. В душе его происходил сложный процесс. Тут было и негодующее порицание друга, и невольная, смутившая его, зависть к счастливцу, обладавшему такой красавицей, к которой и он питал тщательно скрываемое влечение, - и чувство презрительной жалости к женщине, внезапно упавшей в его глазах и оскорбившей его верования в ее добродетель.

Несколько мгновений он сидел подавленный и безмолвный и только ерошил свои вихрастые рыжие волосы.

- Адмирал не догадывается? - наконец, спросил он.

- Кажется, нет.

- И вы с нею обманывали адмирала?

- А то как же?..

Неглинный неодобрительно покачал головой и значительно произнес:

- Это, брат, большое свинство. И ты, как мужчина, главный виновник!

- И без тебя знаю, что свинство... Пора с ним прикончить. Особенно смущает меня адмирал... Он так ласков со мной, так внимателен! И на кой только черт дернуло его жениться на молодой!? Знаешь что, Вася, никогда не женись на старости лет... Тут ни гимнастика, ни массаж не помогут. Вот мой адмирал добросовестно каждый день делает упражнения, а к чему все это?.. Но только, честное слово, не я главный виновник во всем этом деле... Напрасно ты так меня винишь... Во всяком случае, я достаточно наказан за свое легкомыслие... Вся эта любовная канитель вот где у меня! - прибавил с горячностью Скворцов и довольно энергично хлопнул себя по затылку.

По строгому и снова недоумевающему выражению лица Неглинного можно было легко догадаться, что он решительно не мог сообразить, чтобы любовь, хотя бы и преступная, такой хорошенькой женщины, как адмиральша, могла вызвать столь неблагодарный жест.

И он негодующе промолвил после нескольких секунд добросовестного размышления:

- Ты неблагодарное животное, Скворцов!

- И ты Брут?.. Да ты пойми только, что Нина Марковна, хоть и прелестная женщина, но совсем не... не ангел кротости, каким она казалась, пока... я был в периоде обалдения и благоговейного целования ее атласных рук... Каюсь теперь, что я был болван, не остановившись на этом. И ее не хвалю, что она в ту пору не прогнала меня к черту, а предложила быть ее другом, "как брат и сестра"... Очень заманчиво было... Ну, ля-ля-ля, да ля-ля-ля, все больше о чувствах. Она так хорошо говорила, что чувство свободно и что ревность оскорбительна для обеих сторон... Чтения вдвоем, пока адмирал винтил где-нибудь, поездки в Петербург, поцелуи на положении "брата и сестры"... и... не Иосиф же я, вроде тебя, забыл, что мы "брат и сестра", вляпался, и скоро оказалось, что она ревнива, как Отелло в юбке, и подозрительна, как сыщик... Вечные допросы, сцены, упреки. Где был, что делал? на кого взглянул? Не смей ни с какой особой женского пола разговаривать... И все это, заметь, без малейшего повода, а от горячей любви, как она говорит. В этом-то и загвоздка. Ах, брат, если б она поменьше любила, а то и вовсе разлюбила бы... А то теперь... мертвая петля. Нет никакой возможности отделаться от ее любви... Понимаешь, каково окаянное положение?