Как-то в магазине я попросила продать мне без очереди детские туфельки. Мама, стоявшая у прилавка рядом со своей дочкой, буквально взорвалась: «Надоели эти многодетные, лезут и лезут, и все им мало!» Меня даже не грубость задела, поразило, что она и дочери-то своей не постеснялась. «Если вы так разговариваете при своем ребенке на людях, как же вы общаетесь дома?» — спросила я. Много ли детей будет у этой девочки с бантиками, молча наблюдавшей за происходящим? Вопрос, скорее всего, риторический. Думаю, вслед за мамой она увидит в материнстве не огромный и радостный труд, а ущемление своих интересов. «Я не кошка и не собака, мне хватит и одного ребенка, а до ваших мне дела нет», — сказала мне дама в норковой шапке уже в другой очереди, за детскими сапогами. «Из-за таких, как вы, до сих пор не построен коммунизм, — объяснила мне главврач детской поликлиники. — Нарожают детей, а работать не хотят, сидят на бюллетенях. Вот если бы все работали, как я!»

Я, очереденарушитель и очередевед, огрызаюсь и отсмеиваюсь, шучу и предъявляю документы воспитателям, стоящим в затылок друг за другом в сберкассе и в химчистке, в магазине и обувной мастерской, и, когда меня особенно обидят, вспоминаю про одного человека — как хочется верить, что он скоро пойдет в школу, может, и пошел уже.

Я «вытиснулась» из очереди, прижимая к груди какой-то дефицит, не остывшая от перебранки по поводу того, что мне положено и что нет, когда ко мне подошла молодая женщина. «Простите, — сказала она мне, — а вы не жалеете?» Я даже не поняла: «Что?» — «У вас пятеро детей, вы не жалеете об этом? — повторила она. — Только скажите, пожалуйста, честно». «Ни одной секунды. Честное слово», — и это в самом деле так и есть. «А я вот все думаю, оставлять ли мне», — сказала женщина. В толчее «Детского мира», у секции рубашек для мальчиков 5–7 лет тихонечко горела свечка жизни какого-то человека, и пламя ее, невидное в свете вечногорящих дневных ламп, слегка колебалось, готовясь разгореться или исчезнуть совсем, как будто и не было. «Послушайте, оставьте! — взмолилась я. — Такой маленький, такой хороший, кожица шелковая! Оставьте!» — «Вы так думаете? Мне тоже хочется, но знаете, обстоятельства». — Она смотрела такими тоскующими глазами. — «Ерунда! Подумаешь — обстоятельства! Ресницы, лапочки крошечные!» — «Да? Я, пожалуй, оставлю. Так вы не жалеете? Извините». И через секунду я потеряла ее из виду в водовороте очереди, и никогда не видела больше, и не знаю, что сталось с ее ребенком — сталось ли что-нибудь?

Зато я точно знаю, что мой второй крестник — мальчишка, и как зовут, знаю. Когда родилась Маня, ко мне пришла моя студентка-вечерница сдавать какую-то задолженность. Вообще-то я должна была принимать «хвост» в институте, но мы только выписались из больницы, а ей нужно было срочно сдать, вот так она и оказалась у меня. Мы довольно долго беседовали, пока не запищала двухнедельная Маруська. «Что это?» — спросила Алина. — «Моя новорожденная дочка». — «Но у вас же было трое детей!» — «Ну, а теперь, значит, четверо». Тогда она схватилась двумя руками за голову: «Боже мой! Какая же я негодяйка! Люди четвертого рожают, а я второго боюсь, уже и направление есть. Нет, не пойду и не пойду. У меня и свекровь хорошая, и старший уже подрос, и институт я скоро кончу. Ох, и второй, наверное, мальчишка будет, а я так хочу девочку, ну и что ж, пусть». Она была права — родился второй сын на радость папе, но вообще-то не все ли равно, кого любить — сына или дочку. И я часто думаю: не будь у мамы «хвоста» — не было бы сына, или даже так — не будь «хвоста» по моему предмету. В текучке будней, в толкотне очередей и переполненных автобусах мы умудряемся забывать о том счастливом жребии, который выпал на нашу долю, — жить. Мы снимали дачу под Москвой, и я, злая и недовольная, шла от электрички медленнее всех — тяжеленные сумки. Народ ушел вперед и разошелся в разные стороны, а я все тянула сумки, поеживаясь от особенно зловредных в лесу комаров, и тупо удивлялась какому-то постоянному странному звуку, доносившемуся издалека. Наконец я вышла на опушку, поставила сумки и тогда увидела — насколько хватало глаз, было волнующееся хлебное поле, за ним угадывалась деревня, куда я шла, а по узенькой дорожке поперек этого золотого качания, то исчезая, то опять мелькая светлой головенкой, бежал ко мне мой сын с громадной громыхающей за ним машиной и кричал без слов: «А-а!» Такой едва видный в этом сиянии, под огромным куполом синего неба, живая ликующая капелька жизни — и он бежал встречать меня.

Чего стоят наши натруженные плечи, пресловутая усталость, оттоптанные ноги, те французские духи — подарок мне, которые Настя вылила на своих кукол, та серебряная ложка, которую Маня перепилила пополам, свежеоклеенная обоями стена, залитая чернилами на метр от пола, — чего стоят все эти мелочи рядом со вздохом двухлетнего Ванюшки, которого я укладывала спать: «Мамочка, как хорошо жить!»

Говорят, книга психолога, матери пятерых детей Ирины Стальковой была выпущена. Может быть. На данный момент о книге нет никаких сведений, кроме электронной версии. Всегда интересно читать о чужом опыте в какой-то сфере, записанном в популярной манере. Как художественная книга. Эдакое реалити-шоу, повествование от первого лица. Втройне интересно, если эта сфера – воспитание детей.

Как-то совершенно неожиданно для себя я стала чуть ли не достопримечательностью микрорайона. Незнакомые женщины улыбаются моим малышам: «Как выросла Аннушка!» И везде мне задают одни и те же вопросы, и приходится отвечать.

И это все ваши? Как вы справляетесь? Наверное, двойняшки? Вы, вероятно, не работаете? Дети ходят в садик? Нет? А как же? И «коронный» вопрос — как это могло мне прийти в голову: родить столько детей? Мне всегда и смешно, и грустно, и неловко как-то отвечать на это. Неужто это такой уж подвиг — ребенок? «Вы, наверное, очень любите детей?» — спрашивают меня. И этого вопроса я тоже не понимаю. Это же мои дети, при чем же тут «очень любите»? Кто «очень любит» детей, работает в детском саду, а я работаю со взрослыми студентами, к которым отношусь по-разному: кого люблю, а кого и не очень. Итак, все пятеро — мои. Справляюсь обыкновенно, привыкла. Не «решилась», а исполняла свою мечту. Когда-то, когда я была еще девчонкой, рядом с нашим домом жила одинокая старушка. Каждый вечер она выходила с тарелкой еды и звала: «Кис-кис-кис!» И со всего переулка к ней бежали кошки, может, 30, а может, 40. Она с ними говорила, улыбалась им, а мне было страшно. Еще тогда я решила: пусть лучше буду плакать от своих детей, чем радоваться чужим кошкам. Как и всякая мечта, и моя при воплощении в жизнь претерпела какие-то непредсказуемые изменения, многое оказалось неожиданным.

Эта книга рассказывает обо всем. Здесь и воспитание, и примеры творческих занятий с элементами сказкотерапии, причем сказки сочиняют сами дети, а взрослые задумываются – что же они означают. Необычайно живой язык: читаешь – словно кино смотришь. Житейские истории, связанные с детьми: как старшие переживают появление в семье новых членов, как прививать им доверие к младшим братьям и сестрам. Разные этапы развития ребенка раннего возраста предстают под непривычным углом: мать пишет о своих детях.

Первое, что я делала, придя из роддома с малышом на руках, — развертывала его и давала на руки детям, даже трехлетней дочке, к ужасу всех своих близких и своему тоже, но иначе, мне кажется, нельзя. По себе знаю, что это потрясающее ощущение — держать в руках теплый, мягкий, дышащий комочек, полностью зависящий от тебя. Ребенок плохо воспринимает теоретические положения, зато эмоции его даже ярче, чем у взрослого: почувствовать себя большим и сильным рядом с этой живой капелькой и полюбить ее за беспомощность — вот что дает такое прикосновение. «Мама, посмотри, какая Ася умная, она перевернулась на животик». То один, то другой прибегали ко мне с подобными сообщениями. Согласиться и порадоваться поистине необыкновенным способностям — вот что я делала. Они заваливали ее своими игрушками, но навестила меня подруга и сразу пришла в ужас: «Немедленно уберите! Она еще ничего не понимает, а это грязь!» И вызвала взрыв детского негодования: «Во-первых, все понимает, а во-вторых, это отличный грузовик!"