Глава 37
Я ошарашенно хватанула ртом воздух.
— Матушка, я… Не сочтите меня неблагодарной, но это слишком щедрый дар. Ваши дочери…
— Они получат капитал, я же сказала, и распорядятся им с пользой, все четыре. А Сиреневое слишком мало для того, чтобы его делить. И я хочу оставить его тебе не как невестке, а как женщине, которая сумеет сберечь то, что мне дорого, когда меня не станет.
Она помолчала.
— Последние несколько лет я только ждала смерти, устав от болезни. Не знаю, как ты сотворила это чудо, но сейчас я снова радуюсь каждому дню и хочу жить еще долго…
— И будете жить долго, — заверила я ее.
Сколько ей? Сейчас, когда недомогание отступило, княгиня выглядела моложе, чем при нашей первой встрече. Лет шестьдесят, не больше, жить еще да жить.
— Твои бы слова да богу в уши, милая, хотя мне и так грех жаловаться на судьбу. Как бы то ни было, имение — небольшая благодарность за все, что ты сделала.
— Я… не знаю, что сказать.
Я действительно была ей благодарна, тронута до глубины души. И в то же время это наследство — пусть пока только обещанное — пугало меня. Не ответственностью и не новыми заботами; мне и так хватало и того, и другого. Но ценностью, неизмеримой никакими деньгами.
— Вот и не говори ничего. — Она улыбнулась. — Надеюсь, господь в самом деле пошлет мне еще много лет, и я проживу их с радостью, наблюдая, как растет еще один мой внук… или внучка. И как ты превращаешь Ольховку в настоящий райский сад.
Я помогла ей взобраться в коляску и долго смотрела вслед. На душе было тепло и тревожно одновременно.
Через пару дней явилась еще одна неприятность, словно мало их свалилось на мою голову. Эта приехала в почтовой карете на казенных лошадях. Двое мужчин выглядели живой иллюстрацией «Толстого и тонкого»: дородный, важный с красным лицом гипертоника и характерными сизыми прожилками на носу и семенящий за ним человечек с серой незапоминающейся внешностью и папкой бумаг наперевес.
Толстый представился статским советником, чиновником особых поручений по взысканию недоимок губернской казенной палаты, тонкий оказался его письмоводителем.
Настроение у меня последние недели было отвратительным, и визит налогового инспектора, очевидно, улучшить его не мог. Даже если бы упомянутый инспектор и вел себя прилично, а не смерил меня сальным взглядом, задержавшимся на шароварах, торчащих из-под укороченной рабочей юбки, а потом приклеившимся к груди вместо лица. Даже если бы он обратился ко мне как положено, а не «госпожа Северская».
— Простите, я не принимаю у себя самозванцев, — холодно улыбнулась я, выслушав его. — Господин статский советник наверняка знает, как обращаться к княгине. Боюсь, я вынуждена позвать людей, чтобы выпроводить вас, и написать в канцелярию губернатора о том, что некие подозрительные личности пользуются именами и чинами его сотрудников.
— Ваша светлость! — Он произнес это таким тоном, что титул превратился в издевательство, но тон к делу не пришьешь. — Губернатору еще меньше понравится известие, что кто-то осмелился напасть на чиновника восьмого класса. Вот предписание вице-губернатора, подтверждающее мое имя и полномочия.
Он помахал бумагой перед моим лицом.
— Будьте любезны. — Я протянула руку.
Если отдернет бумагу, я кликну сторожей — к счастью, Виктор по-прежнему держал слово и их не отозвал. Но я переговорила и с охраной, и с деревенским старостой, Марьиным братом, подготовив замену на случай, если князю вдруг надоест тратить деньги на женщину, с которой он больше не желал иметь ничего общего. Сторожа не зря ели свой хлеб — вон, двое уже замаячили за деревьями, только намекни, и выставят любого.
Чиновники бывают двух видов. Одни следуют духу и букве закона и находят способ тебе помочь, не нарушая их. Вторые не заслуживают доброго слова. К какой категории принадлежал этот, было очевидно.
Все же он оказался не совсем дураком, позволил мне взяться за край бумаги и внимательно ее изучить. Куда внимательней, чем следовало бы, но недостаточно долго, чтобы взбесить гостя окончательно.
— Что ж, ваше высокоблагородие, пройдемте в дом. — Я повысила голос. — Дуня! Проводи господина статского советника в гостиную. А господина письмоводителя пусть встретят в сенях, позволят присесть и дадут напиться.
Тонкий все же пока ничем меня не обидел, так что не стоило унижать его просто так, заставляя стоять на улице, но и пускать в дом еще одного незваного гостя я тоже не собиралась.
В гостиной я указала чиновнику на стул, сама устроилась в кресле рядом со столиком.
— Итак, чем обязана?
— Как вам, верно, известно, для нужд государственных пороховых заводов требуется селитра, — начал он назидательным тоном. — А для ее производства необходим навоз. И небрежное отношение к кизячному сбору свидетельствует о небрежном отношении к судьбам нашего отечества.
— Кто бы мог подумать, что судьбу отечества решают нечистоты, — не удержалась я.
— Ваши слова слишком легкомысленны, ваша светлость. Или вас вовсе не заботит безопасность страны?
— Безопасность страны заботит меня в той же мере, как и любого достойного гражданина, — заверила его я. — И очень похвально, что она заботит и господина статского советника, чья непосредственная задача — взыскивать недоимки. Так все же чему я обязана вашим визитом?
— Я и говорю о деле. Кизячный сбор с ваших земель не плачен больше двух лет. Ваша задолженность перед казной — более тысячи отрубов.
Я мысленно присвистнула.
— …и я имею полное право истребовать ее немедленно.
— Вот как? — приподняла бровь я. — Что ж, это нетрудно устроить. Насколько мне известно, человеческие нечистоты намного лучше подходят для производства селитры, так как в них больше азота. Работников в усадьбе достаточно, если что, деревенские помогут. Я прикажу подготовить бочки, и вы можете их сопроводить, чтобы убедиться…
Пока я говорила, лицо чиновника багровело все сильнее, и, наконец, он взорвался, перебив меня.
— Вы… Ваша светлость, вы издеваетесь!
— Я? Напротив, пекусь о судьбах отечества. Из денег селитру не сделать, в отличие от… — я многозначительно улыбнулась.
На миг показалось, будто чиновника сейчас хватит удар, даже испугаться успела — реанимируй еще это недоразумение!
— Но если вы настаиваете именно на деньгах… Не изволите ли рассказать, откуда взялась столь крупная сумма?
— Кизячный сбор за два года и штраф за недоимку. — прорычал он.
— А подробнее?
— Что вам непонятно? — статский советник явно начал успокаиваться.
— Все.
Мытарь улыбнулся с видом превосходства, кажется, снова почувствовав себя в своей тарелке. Я сделала вид, будто не заметила, и продолжала:
— Каким образом рассчитывается сумма штрафа…
— Пеня, каждая просрочка влечет за собой новые пени, — елейным тоном перебил меня он. — Это сложная математика, не каждому мужчине доступна. Если ваша светлость пожелает, я разъясню все настолько подробно, насколько могу… Возможно, в те расчеты, что предоставили мне в канцелярии, действительно вкралась ошибка. Конечно, это потребует дополнительных усилий с моей стороны, и, как вы понимаете…
Ах, вот как? Значит, дополнительные усилия, которые, конечно же, должны быть дополнительно оплачены? Барашком в бумажке, за неимением у меня борзых щенков?
— Не понимаю. — Я развела руками с самым простодушным видом, на какой только была способна. — Не понимаю, почему я должна исполнить кизячный сбор, который рассчитывается исходя из количества крестьянских дворов на моих землях и поголовья барского скота.
— Вы утверждаете, будто на ваших землях нет деревень, а в вашей усадьбе — скота? Притом что, когда мы подъезжали, на лугу ковыряли землю полдюжины гладких, холеных свиней?
— Поросят, — поправила его я. — До свиней им еще расти и расти. Конечно, на моих землях есть деревни, а в усадьбе — скот. Но и то, и другое появилось меньше месяца назад. В следующем году я, как и полагается примерной хозяйке, отдам кизячный сбор…
А может, куда выгоднее будет использовать навоз для чего он и предназначен: удобрить землю, сделать теплые грядки. И заплатить пени ассигнациями. У меня еще есть время это обдумать.
— А пока — мне жаль, что вы напрасно проделали такой долгий путь.
— Ваша светлость, вы пытаетесь мне доказать, будто ваше родовое имение стало принадлежать вам меньше месяца назад?
— С чего вы взяли? — Я позволила себе легкую улыбку.
— Вы только что сами это утверждали.
— Я утверждала, что земли, на которых есть деревни и скот, появились у меня недавно, — поправила я его тоном школьной учительницы, выговаривающей двоечнику за невнимательность. — В моем родовом имении нет крестьянских дворов. Если пожелаете, мы можем обойти его, и вы убедитесь…
Я начала подниматься с кресла.
— Земли тоже ваши родовые!
— Ах, если бы, — вздохнула я. Тут же крикнула, так что чиновник подпрыгнул от неожиданности: — Марья!
Конечно, нянька не заставила себя долго ждать.
— Чего изволите, барыня?
— Принеси из моего кабинета серую кожаную папку, — велела я. — Да смотри не перепутай, проверь как следует: не черная и не желтая.
— Будет сделано, ваша светлость.
Я не удивилась, когда из-за не успевшей закрыться двери донесся ее крик, от которого чиновник снова подпрыгнул.
— Дуня! Дуняша! Барыня папку желает…
— Подождем, — улыбнулась я.
Застыла с приклеенной улыбкой и стеклянным взглядом сквозь чиновника. Меня молчанием утомить трудно: за день так нараспоряжаешься, что посидеть в тишине, пусть и такой напряженной, — счастье.
— Так ваша светлость не желает платить? — не выдержал тишины чиновник.
Я все с той же приклеенной улыбкой покачала головой. Он решил усилить напор.
— Возможно, вы не понимаете всей серьезности ситуации. Я ведь могу осуществить принудительное взыскание. Описать имущество и наложить на него арест.