Теперь мы видим, как громадно то отрицательное зло, которое присоединяет к описанному выше положительному злу эта политика вмешательства! Сколько обид терпят теперь люди, от которых они были бы без этого свободны! Кто не переносил лучше обиду, чем рисковать крупными судебными издержками? Кто не отказывался от своих законнейших прав, чтобы только не "бросать хорошие деньги вслед дурным"? Кому не приходилось платить по неправильным искам, чтобы только не судиться? Один может указать на утраченную его семьей собственность за недостатком средств или мужества бороться за нее. Другой может назвать нескольких родственников, разоренных благодаря судебной тяжбе. Тут вам указывают законника, разбогатевшего от трудовых грошей неимущего или сбережений угнетенного. Там бывший когда-то богатый торговец, доведенный судебными беззакониями до рабочего дома или больницы для умалишенных Недостатки нашей судебной системы искажают всю нашу социальную жизнь, делают почти каждую семью беднее, чем она была бы, мешают почти каждой сделке, доставляют ежедневные заботы каждому промышленнику. И всю эту трату имущества, времени, спокойствия, комфорта люди спокойно переносят, поглощенные преследованием планов, которые, в свою очередь, приносят им новые беды.

И этого еще мало. Нетрудно доказать с полной ясностью, что многие из тех дефектов, которые вызывают всегда нарекания и для устранения которых громко требуют специальных парламентских актов, сами вызваны нашей злополучной судебной системой Например, всем хорошо известно, что те санитарные безобразия, из которых наши агитаторы в области санитарии составляют свой политический капитал, в своей наиболее интенсивной форме встречаются в местах, с давних пор находящихся в ведении канцлерского суда, и не раз причиняли, таким образом, разорение; между тем они не могли бы существовать, если бы не невероятные судебные безобразия Точно так же было доказано, что известные бедствия Ирландии, бывшие предметом бесконечного ряда законодательных мер, главным образом вызваны несправедливостями земельного владения и сложностью системы наследственного права. Система эта повлекла за собой такие последствия, как, например, прекращение продажи, что на практике сделало невозможными какие бы то ни было улучшения; в результате земледельцы дошли до крайности, до рабочего дома и в конце концов потребовался законодательный акт (Incumbered Estates Act) для того, чтобы рассечь гордиевы узлы этой системы и сделать возможною настоящую обработку земли. Невнимание к правосудию является также виною железнодорожных катастроф. Если бы государство исполняло свои истинные функции, облегчая пассажирам нарушение договора в случае запаздывания поезда, оно сделало бы более для предупреждения несчастных случаев, чем может сделать самая тщательная инспекция, или наиболее хитро устроенный контроль, ибо общеизвестный факт, что первоначальная причина всех несчастных случаев недостаток точности. В случае дурной постройки дома тоже ясно, что дешевый, строгий и верный суд сделал бы строительные законы излишними. Ибо разве человек, выстроивший дом из плохих материалов, дурно сложенных, и скрывший это под обоями и штукатуркой, чтобы продать как хорошую постройку, разве такой человек не виновен в мошенничестве? И разве закон не должен бы признавать в этом случае наличие мошенничества, как и в аналогичном случае продажи испорченной лошади? И разве строители не перестали бы мошенничать, если бы законная помощь была легкая, быстрая и верная? То же самое и в других случаях, все те неустройства, для устранения которых люди постоянно взывают к надзору государства, возникают вследствие неисполнения им его истинной обязанности.

Из этого видно, как эта пагубная политика сама себя усложняет. Это вмешивающееся во все государство не только не исцеляет причиняемого им зла, не только усугубляет оно некоторые из существующих уже бед и создает новые бедствия, еще более значительные, чем старые, но вместе с тем оно еще подвергает людей притеснению, грабежу, разорению, которые обрушиваются на них вследствие того, что правосудие не отправляется надлежащим образом. И не только прибавляет к положительному злу это громадное отрицательное, но это последнее, поддерживая многие социальные злоупотребления, которые иначе не существовали бы, создает новые случаи для вмешательства, действующие, в свою очередь, тем же самум путем. И таким образом, как и всегда, "дурные вещи становятся сильными благодаря злу".

Перечислив все эти фундаментальные основания к осуждению государственной деятельности во всех областях, кроме той, в которой она, согласно универсальному опыту, безусловно необходима, может показаться излишним останавливаться на второстепенных основаниях. Если бы такое возражение было нам сделано, мы могли бы, ссылаясь на книгу М. Линдсея "Навигация и торгово-мор-ские законы" (Navigation and Mercantile Marine Law), сказать многое о сложности, к которой в конце концов ведет этот процесс нагромождения распоряжений на распоряжения, из которых каждое обусловливается предшествующим и посредством вызываемых им недоумений, разногласий и замедлений значительно стесняет нашу социальную жизнь. Кое-что можно было бы также добавить по поводу смущающих влияний того "большого заблуждения", как его называет Гизо, - "веры в верховную силу политического механизма", заблуждения, которому Гизо приписывает отчасти последнюю Французскую революцию и которое укрепляется при каждом новом вмешательстве. Но, оставляя в стороне все это, остановимся на минутку на вызываемом этим государственным надзором расслабление нации.

Энтузиасты-филантропы, настойчиво домогаясь какого-нибудь парламентского акта для устранения такого-то зла или поддержания такого-то блага, считают банальным и искусственным возражение, что, делая для народа то, что ему самому должно быть предоставлено делать, приносят ему нравственный вред. Они слишком живо представляют себе пользу, которая должна, по их мнению, получиться благодаря этому акту и которая есть нечто положительное, что легко может быть ими представлено. Они не понимают рассеянного, невидимого и медленно накопляющегося действия, производимого на народный ум, и потому не верят в него, или если они признают его, то считают его нестоящим внимания. Между тем если бы они только вспомнили, что национальный характер складывается постепенно под влиянием ежедневного воздействия условий, ежедневный результат которых кажется настолько ничтожным, что не стоит и упоминания, - они поняли бы, что то, что кажется ничтожным, когда его рассматривают в отдельности, может быть значительным, когда рассматривается в целом. Или если бы они пошли в детскую и проследили бы, как повторные действия, из которых каждое в отдельности кажется незначительным, создают в конце концов привычку, которая будет влиять на всю последующую жизнь ребенка, - это напомнило бы им, что всякое действующее на человека влияние имеет свое значение, и при некоторой продолжительности значение серьезное. Легкомысленная мать, постоянно уступающая требованиям ребенка: "мама, завяжи мой передник", "мама, застегни мой башмачок" и т. п., - не верит, что каждая такая уступка приносит свой вред, но более рассудительный наблюдатель знает, что такая политика, если она вдобавок будет распространяться и на другие вещи, с течением времени приведет к неспособности. Учителя старой школы, указывавшие своим ученикам выход из всякого затруднения, не понимали, что они создают таким образом склад ума, сильно противодействующий успеху в жизни. Современный учитель, наоборот, побуждает своего ученика выходить собственными силами из затруднений, убежденный, что, поступая таким образом, он подготовляет его к борьбе с теми затруднениями, которые в дальнейшей жизни ему придется побеждать самостоятельно, и находит подтверждения для этого своего убеждения в том факте, что большая часть людей, наиболее успевших в жизни, люди самостоятельные. Но ясно ли, что это соотношение между воспитанием и успехом применяется и к нации? Разве нация не состоит из людей и разве люди не подчинены тем же самым законам модификации в зрелых годах, как и в детстве? Разве не верно относительно пьяницы, что всякая попойка прибавляет новое звено к сковывающей его цепи? Или относительно промышленника, что всякое приобретение обостряет аппетит к новым приобретениям? Или относительно бедного, что, чем более вы ему помогаете, тем более он нуждается? Или что деловой человек, чем более у него дела, тем более успевает сделать? И не следует ли из этого, что, если каждый индивидуум подвержен этому процессу приспособления к условиям, то же самое относится и к целой нации, и что именно, чем менее члены ее пользуются помощью со стороны внешней силы, тем более развивается в них самодеятельность, а чем более они пользуются чужой помощью, тем более становятся беспомощными? Не нелепо ли игнорировать эти результаты только потому, что они не прямо вытекают и непосредственно невидимы? Как бы медленно они ни развивались, они неизбежны. Мы так же мало можем устранить закон человеческого развития, как и закон тяготения, и, пока они остаются неизмененными, неизменно должны являться и те же результаты.