- Тарзан, вроде бы, владеет и этим журнальчиком, - сказал я, припомнив рассказ Лены о своем мачо, но тут же пожалел, что вмешался - не слишком ли я радею за бывшего студента? В нише соперника Тарзан заменил Володю.

- А как до него дотянуться? - сказал Стив. - В "Матрешки" мы не вхожи. А почему бы вам не побывавать у них еще разок? - спросил меня Стив.

- Довольно одного раза. Тем более Лены там нет.

- Вы уверены? Сказать, что ее там нет, мы не можем, потому что не знаем, где она сейчас.

- А парижский снимок?

- Это было две недели назад, - напомнил Борис Павлович. - А у балетной школы она появилась вчера.

- Танюша могла ошибиться, - сказал я, хоть так не думал.

- А кому принадлежат "Матрешки"? - спросил Борис Павлович. - Какой из двух организаций?

- Какое это имеет значение? - удивился Стив самому вопросу.

- Кто знает, - уклончиво сказал Борис Павлович. - В таких делах любая мелочь может оказаться важной.

- "Бог в помощь!" - сказал я.

Я все еще ждал главного вопроса - был ли у меня в тот день сексуальный контакт с одной из матрешек, понятно с какой, но его так и не последовало, что показалось мне подозрительным. Не исключено, что они догадываются о том, что именно я скрываю. В том числе об особых отношениях между Леной и Тарзаном? Что если они знают больше, чем говорят? Как и я. Больше, чем я? И тут вдруг, быстро пролистав страницы моей слабеющей памяти, я не обнаружил в ней ничего о том, когда Лена сошлась с Тарзаном. Это я сам так решил, что все произошло в "Матрешках" - сама она ничего не говорила.

Какое мне дело до дурь-наркоты, ядерных кейсов и борьбы ФБР с русской мафией! Чума на оба ваших дома, пропади все пропадом, коли у меня самого голова кругом идет от всей этой невнятицы вокруг Лены. Который раз пытался я мысленно выстроить события - от моего визита в их хазу в Саг-Харборе до вчерашнего видения Лены Танюшей, но все выходило как-то вкривь и вкось, совсем не таким, как казалось раньше, словно все было предписано кем-то заранее, и я играл свою роль в чужой пьесе и был таким же отчужденным ее персонажем, как и все остальные: Лена, Володя, Тарзан, Жаклин. За всей этой чередой чрезвычайных в моей жизни событий я подозревал теперь тайного режиссера, а сам казался не только актером, играющим себя в чужой пьесе, но также и зрителем, глядящим из зала на то, как нелепо и невнятно складывается на сцене его собственная жизнь. Невнятица была сплошь, все шиворот-навыворот и наперекосяк. Вспомнил вдруг туман на океане в тот день, когда исчезла Лена. Теперь туман стал метафизическим. Одно мне ясно: Лену я потерял окончательно. Навсегда. Бесследно.

Если только не считать один оставшиийся от нее след - мою Танюшу.

Готов был поклясться впоследствии, что именно на этой пусть соглашательской, но успокоительной мысли о Танюше, раздался звонок на столе у Стива. Он снял трубку, с полминуты слушал, потом сказал:

- Выезжаю.

И встал из-за стола.

- Мне очень жаль, Профессор. Пропала ваша дочь.

12.

Теперь-то я понимаю изначальную причину обрушившихся на меня несчастий: я возжелал невозможного - повернуть время вспять. Ну а как, скажите, смириться с ускользающей жизнью, когда душой да и телом еще молод, а анкетная циферь - год рождения - выводит тебя постепенно в расход? Покончив с формальностями последнего развода, я довольно долго не мог придти в себя и отсиживался глубоко в норе, пока не выполз из нее, встретив Лену. Жалею ли я сейчас? Не о том, что сидел в этой норе и перебивался случайными связями, но о том, что выполз на свет Божий и позарился на юную плоть, надеясь с ее помощью пробудить в себе прежние инстинкты и импульсы, не прибегая к медикаментам, типа вайагры. Говорю не только о сексуальных побуждениях. Сколько зла можно было избежать, если бы я не взбунтовался против биологических законов и остался со своим сходящим со сцены, предпенсионным поколением, которое давно уже перестало меня интересовать, и я даже как-то тяготился возрастной своей к нему привязкой. Я не давал ему присяги верности, не клялся оставаться с ним до конца, а потому:

- Здравствуй, племя младое, незнакомое...

И возликовал в душе своей, скинувшей груз прожитого, и присосался, подобно вурдалаку, к совсем еще юной женщине - о, моя солнечная батарея, мой Мефисто, Елена Прекрасная. Да, племя младое, незнакомое, я в срочном порядке осваивал его новоречь - сначала в общении с студентами, а потом в постели с Леной. Они будут жить в следующем столетии, а мне суждено доживать в своем, как донашивают старое платье, даже если физически я и перешагну этот условный рубеж вместе с ними.

Так я и застрял между небом и землей, выпав из своего времени и не попав в чужое, путь в которое мне заказан. Самый раз заняться банальнейшей из проблем - откуда берется время и куда оно истекает? Лучше Блаженного Августина, который понимал время на уровне ребенка, все равно не скажешь: из будущего, которого еще нет - в прошлое, которого уже нет - через настоящее, а у того нет длительности. Вот и выходит, что не только я, но само время навсегда застревает между небом и землей. Но разве утешает всеобщая смертность, когда ты оказываешься лицом к лицу с собственной смертью? А тут еще Жаклин - стоило только исчезнуть Лене. Ох, эта моя ненасытная стареющая плоть...

Зло, однако, творит добро: Танюша. Утешение на старости лет. И тут поток моих мыслей был резко оборван жуткой реальностью, которая ускользнула от меня, пока я праздномыслил: какое же утешение, когда ее нет рядом, и неизвестно, есть ли она где на этом свете? Господи, что бы я дал, только бы цела-невредима, пусть никогда больше не увижу. Никогда: прижизненная смерть. Молю Бога, в которого давно уже не верю. Даже не молитва, а предложение сделки: жертвую своим отцовством ради ее жизни. И только когда я предложил себя взамен Танюши, до меня дошло, что торгуюсь не с Богом, а со смертью.

Осталось досказать немногое - печальная моя повесть близится к концу. Не стану останавливаться на моих переживаниях в связи с похищением Танюши пишу сухой отчет о событиях, а не психологический роман. Если это и проза, то лысая, без украшений, без ответвлений, без объяснений. Да и что я могу объяснить, коли под старость меня занесло в лабиринт, из которого нет выхода. Он же вход. Какой идиот приравнял старость к мудрости? Разве что под мудростью разуметь осознание собственной немощи, жалкости и растерянности. Одно скажу: не знаю, что бы и делал в эти дикие дни, если б не Жаклин, хотя сама она горевала не меньше меня. А что крепче связки, чем совместное горе?