Неудача с бывшей женой толкнула его на ещё один безрассудный поступок: Шнютце пошел исповедаться в костел. Костел он не посещал уже лет восемь. Он зашел в кабинку и рассказал падре о своей беде, мало надеясь на облегчение. "Сын мой, - удивленно сказал падре, - я не вижу тут никакой проблемы: ты должен ехать..." "Но как!?" - вскричал Шнютце. Ответом ему было ледяное молчание.

7

Неудача с исповедью толкнула Шнютце на другую глупость. Он решил поделиться своими бедами с Отто Риссенбахеном. Отто Риссенбахен в свое время работал в общем подотделе вместе со Шнютце. Он был единственным из всех сослуживцев, кто остро посочувствовал понижению Шнютце в должности. "Вот свиньи, что с человеком делают," - сказал добросердечный Отто. Теплые слова Риссенбахена запали глубоко в душу Шнютце.

На следующий год Риссенбахена тоже понизили в должности: он стал инспектором. "Вот свиньи, что с человеком делают", - возмущенно сказал инспекционному отделу Отто, ни мало не заботясь о том, что доктор Айхсман может услышать и принять сказанное на свой счет. В наступившей гробовой тишине только Шнютце выказал свое участие...

Риссенбахена понизили в должности по настоятельному требованию доктора Айхсмана. Но никакие ночные кошмары и бессонницы не были этому причиной: Риссенбахен был высоченным громилой и отличался крепким и здоровым сном - он мог спать в любом положении и в любой позе. Сны ему не снились. Риссенбахена понизили из-за его лени: он считался первым лодырем и бездельником в стенах Второго Национального Банка. Не выгоняли его по той причине, что Риссенбахену отчаянно везло.

Однажды (это происходило под конец финансового года) в инспекционный отдел заявилась группа из Главного Управления с целью профилактической проверки бумаг отдела. Герр Баухович внезапно заболел, а доктор Айхсман не смог открыть и рта: только и знал, что заискивающе заглядывал в глаза проверяющим и поправлял галстук. В общем подотделе царило настроение, близкое к обморочному: идеальной правильностью бумаги подотдела не отличались. Возле сейфа с документами грозно и бессмысленно возвышался Отто Риссенбах. Он увлеченно ковырялся в носу. Проверяющие остолбенели. Они потеряли логическую нить происходящего и тихо удалились из подотдела. При прощании проверяющие пространно похвалили доктора Айхсмана. Доктор Айхсман не знал, что ему делать: выгонять Риссенбахена или повысить в должности. В конце концов, он решил не делать ни первого, ни второго, оставив все, как есть. Сослуживцы страстно пожимали красные лапы Риссенбахена и благодарили его от всего сердца. Отто так ничего и не понял, но с тех пор за ним закрепилась слава везунчика. Начальство рассматривало бессмысленную фигуру Риссенбахена как живого оберега...

Теперь Шнютце решил обратиться к непотопляемому Риссенбахену. Зная его любовь к пиву, он пригласил его в пивную на Вильгельмштрассе. Отто уважительно посмотрел на Шнютце и пророкотал, "что с хорошим человеком и выпить не жалко". Хороший человек Ханс Шнютце несмело согласился.

8

В окружении охмелевших служащих и пивных кружек, в атмосфере поджаренных сосисок по-дюрштассельски Шнютце поведал Риссенбахену всю свою горемычную историю. Рассказывать про свою беду, к удивлению Шнютце, оказалось не таким-то быстрым делом. Риссенбахен в промежутках между могучими глотками искренне удивлялся, хлопал Шнютце по плечу, и предлагал "это обмозговать". Выпив очередную кружку пива, он сочувственно кивал головой. "Жизнь..." - произносил он с неясной интонацией, - "Жизнь она того..."

Когда рассказ Шнютце пришел своему логическому концу, Рисенбахен неожиданно осведомился у сослуживца, не трезвенник ли он (на этот момент было выпито больше двадцати кружек дюрштассельского пива). Шнютце испуганно отверг такое обвинение. "Трезвенники - первые свиньи, - объяснил ему Отто, - Больше всего не люблю этих свиней-трезвенников. Вот если бы ты был трезвенником, тогда бы я понял откуда у тебя это свинство..." Шнютце и сам не знал, откуда у него это свинство. Он сроду не был трезвенником. "Это нужно обмыть, - решил Отто, - Выпьем за то, что ты не трезвенник..." Они выпили. Шнютце начало развозить. Риссенбахен помассировал горло второй кружкой и грозно осведомился у Шнютце, не педераст ли он. Все любители дюрштассельского пива повернулись в сторону Шнютце и Риссенбахена: их интересовало то же самое, что и Отто. Шнютце понял, что зря пришел сюда вместе с Риссенбахеном. Он переживал свою глупость и расстроено отверг обвинения, необоснованно выдвинутые Отто. Риссенбахен заметно обрадовался. Он звучно хлопнул по плечу собутыльника и объявил всем любителям дюрштассельского пива: "Ненавижу педерастов. Это свиньи... Вот если бы ты был педерастом (тут в пьяных глазах Отто полыхнул недобрый огонек), тогда было бы понятно, откуда это свинство..." Услышав, что педерастов среди них нет, любители пива расслабились. Риссенбахен заставил выпить Шнютце за то, что он не педераст. Выпив, неугомонный Отто поинтересовался у поникшего Шнютце, любит ли он футбол. Шнютце уже понял логику Риссенбахена и с готовностью подтвердил: люблю!.. В это мгновение он готов был жизнь отдать за футбол, лишь бы не расстраивать Отто Риссенбахена. Риссенбахен совсем обрадовался и просветил всех присутствующих: "Те, кто не любит футбол настоящие свиньи... Таким свиньям нужно бить свинячью морду... Вот если бы ты, Ханс, был бы такой свиньей, я бы понял, откуда у тебя это свинство..." Риссенбахен заставил Шнютце выпить за футбол и за то, что он не свинья. Проглотив очередную порцию пива, неутомимый Риссенбахен грохнул пустой кружкой по столику, бешено заворочал глазами и надул щеки. Шнютце, сильно переживавший свою несостоятельность, почувствовал, что сейчас что-то произойдет нехорошее: интуиция подсказывала ему, что тосты Риссенбахена до добра не доведут.

Так оно и получилось. После минутной задержки, энергия пробудилась в необъятном организме Отто с новой силой. Он сурово посмотрел на сжавшегося Шнютце и громогласно осведомился у него, за какую он болеет команду. Не успел Шнютце ответить (он с трудом вспоминал названия футбольных команд, даже вспотел от напряжения, но вспомнить так и не смог), как Риссенбахен все поставил на свои места: "Я болею за "Зальцсварре"! А тот, кто не болеет за "Зальцсварре", - свинья..." Тут же оказалось, что, по крайней мере, половина любителей дюрштассельского пива, присутствовавших при исторической речи Риссенбахена, не согласились с Отто. Мало того, они не согласились быть свиньями в глазах друг друга. В пивной раздался боевой клич: "Бей свиней из "Зальцсварре"!.. К удивлению испуганного Шнютце, зальцсваррских свиней оказалось предостаточно. В начавшейся потасовке Риссенбахен получил стулом по голове и медленно вышел из меланхолической задумчивости. "Ах, вы свиньи..." укоризненно сказал Отто и ленивым движением руки, свободной от кружки, уложил на пол пятерых. Допив пиво, Риссенбахен поднялся во весь рост, удивленно воззрился на происходящую битву, и мягко сказал Шнютце: "Шнютце, мы с тобой не свиньи, поэтому пойдем из этого свинарника..." Взяв полуобморочного Шнютце под мышку и уложив свободной рукой ещё четырех, Риссенбахен, словно танк, проложил себе путь к выходу. На выходе какой-то бородатый тип с яростью сказал Риссенбахену: "Так ты та свинья, что не любит "Зальцсварре"?!.." и дал ему в зубы. Риссенбахен обиделся и впечатал своего обидчика в стену. Вышедши на улицу, Отто обижено сказал Шнютце в ухо: "Совсем ополоумели эти свиньи..."