- Рассыльный! - сказал громко лейтенант Веткин, щелкнув крышкой часов. - Сбегай к вестовым, узнай, встает ли лейтенант Греве!

Рассыльный на носках пробежал мимо Нетопорчука, топотать на верхней палубе нельзя - под ней каюты. Значит, без четверти четыре. Нечего смотреть на часы: служба идет сквозь сутки, месяцы и годы, и каждому положению часовой стрелки соответствует свое действие и каждому дню недели - свое дело. На военном корабле не надо думать, гадать и угадывать. Нетопорчук приладился пальцами к дудке и выжидающе взглянул на вахтенного начальника.

- Свистать третьего отделения на вахту! - скомандовал лейтенант Веткин.

Нетопорчук засвистал пронзительно и долго.

Немыслим российский военный корабль без дудки. Всякое приказание на корабле предваряется дудкой. Приказание, отданное вахтенным начальником или старшим офицером, птицей летит по кораблю, гонимое свистом дудок из люка в люк, из кубрика в кубрик, пока не отыщет тех или того, к кому оно относится. В матросе же выработан условный рефлекс: свист дудки заставляет его настораживаться и ждать приказания, которое сейчас будет произнесено. Если приказание носит авральный характер, то есть относится ко всей команде, то сперва командуют: "Унтер-офицеры к люкам!" Тогда все унтер-офицеры разбегаются каждый к своему люку и, став над ним враскорячку, ухватывают дудку в ладонь и подносят ее ко рту, набирая воздух и косясь взглядом на ют или на мостик, откуда несется команда. Отданная нараспев команда покрывается свистом и трелью дудок, после чего "унтер-офицеры повторяют слова команды громким и ясным голосом без изменений и дополнений". Голоса у них громки, но, вопреки уставу, хриплы от постоянного покрикивания и отчасти от вина...

Вахтенный унтер-офицер, наклонившись, как и Нетопорчук, в люк по другому борту, свистел так же пронзительно и долго.

Немыслим российский военный корабль без дудки. Ритмическим подсвистыванием ее дают темп тяге снастей; резким, нарастающим свистом ее выгоняют сон из людей по утрам в подмогу горну; особыми переливами соловьем - команду собирают к полуденной чарке вина; долгой замирающей трелью приветствуют поднимаемый и спускаемый кормовой флаг. При входе на корабль офицера полагается иметь фалрепных, выстроенных по двое на площадках трапа в готовности помочь выйти из шлюпки или поддержать оступившегося на ступеньках офицера, для чего на вахту выводятся люди, занимающиеся днем и ночью только этим; при встрече вахтенный и фалрепный унтер-офицеры свистят в дудки нежно, почтительно и длительно. По проходе офицера они дают особую короткую презрительную дудку, носящую наименование отсвистать фалрепных, которые враз поворачиваются, враз взбегают по трапу и враз исчезают в отведенном для них месте, сильно смахивая при этом на ученых собак...

- Вот, богова мать, рассвистелся, - сказал, заворочавшись, матрос, подвешенный под люком в церковную палубу, но сказал тихо. Впрочем, свист дудок заглушал его хриплый спросонья голос, и от этого свиста койки, свисающие с подволока, подобно неизвестным ботанику огромным плодам, закачались. Матросы зашевелились, подвертывая одеяло и соображая во сне: побудка или на вахту кого?

Отсвистав положенное, Нетопорчук опустил голову ниже в люк.

- Третье отделение на вахту! Койки взять!

От этого густого и оглушительного крика молодой матрос Егорчиков быстро вскочил с койки, объятый страхом внезапного пробуждения, и немедленно же получил крепкий удар в лоб; койки подтягиваются к подволоку высоко, чтобы имели вид, а не висели мешком, и сесть в них никак нельзя, можно только лежать, для чего, собственно, койка и сделана.

- Чего ты, дурной, скачешь? - сказал Нетопорчук сверху. - Спи дальше, забыл, какого отделения?

На койке номер кончается на четверку, стало быть, Егорчикову в самом деле можно спать еще целый час. Третье отделение помещается в той же церковной палубе, но дальше в нос; его и будят, незачем Егорчикову вскакивать. Молод еще, рожа глупая, со сна пошла пятнами, а на лбу зреет шишка.

- Да спи же, дурья голова, - сказал Нетопорчук почти ласково. - Порядок не знаешь! Не тебя ж будят, стало быть, спи...

В палубе рычащий и харкающий утренний кашель, шлепки босых ног и быстрая молчаливая возня с койками. Матросу полагается на вставанье пять минут: одеться, свернуть в ровную колбасу постельное белье, одеяло, подушку вместе с распорками, шкентросами, подвязывающими койку к подволоку, зашнуровать ее и вынести наверх сетки. Еще пять минут - на умыванье, гальюн и покурить, и пять минут остается еще для того, чтобы набить перед вахтой живот чаем и куском хлеба с желтым русским маслом...

Лейтенанта Греве вестовой начал будить за полчаса до вахты. Он будил его покашливанием, осторожным шепотом, неотвязным и почтительным приставанием.

- Вашскородь, так что на вахту... Вашскородь, полчетвертого...

Каюта тиха, душиста, темна. Спалось сладко.

- Вашскородь, кофе готово. Опоздаете, вашскородь...

Спалось сладко еще и потому, что Греве вернулся из "Фении" с последней шлюпкой.

- Вашскородь, извольте пробудиться!

- Слышу. Чего пристаешь? - сказал Греве ясным и бодрым голосом. - Как погода?

- Очень прекрасная, вашскородь. Тихо вовсе.

- Ну и ступай. Сейчас встану.

Но вестовой не ушел. Он знал, что этот ясный голос, в котором нет и тени сна, - только хитрый обман, чтобы перестали будить. Лейтенант уже снова заснул.

- Вашскородь, без двенадцати...

- Да, да, сейчас встаю. Как погода? Отлично... Ступай, Лещиков, ступай.

Тело нежится в чистом и ласковом белье, и глаза закрываются сами. Дыханье опять ровно. Вестовой решился - стрелка без десяти - и отдернул занавеску иллюминатора. Свет и свежесть хлынули в каюту, и сразу же пружинная койка показалась жесткой, пробуждение - насильственным и жизнь отвратительной. Лейтенант сел на койке, зевая и морщась.

- Сколько раз тебе, болвану, говорить: не смей открывать! Буди в темноте, ведь знаешь!..

- Виноват, вашскородь!

- Проспал, шляпа! Опять поздно будишь...

- Так что вы не вставали, вашскородь.

- Врешь! Пошел вон, жернов.

- А вы не уснете обратно, вашскородь? - осторожно спросил вестовой, но, поняв по взгляду лейтенанта, что тот проснулся окончательно, быстро исчез за дверью. Вода для зубов принесена, белое платье приготовлено на кресле, платок в карман положен - более нечего тут делать. Раз озлился, теперь не заснет.

Выпить кофе не удалось, надо прежде всего тщательно одеться: желудок не виден, а плохо натянутый тонкий носок заметен. Застегивая портупею кортика, лейтенант Греве подошел к люку наверх и подождал начала боя склянок. С последним ударом, по традиции, вбиваемой Станюковичем с детства, он вышел на палубу навстречу Веткину. Лейтенанты на мгновенье остановились, выпрямившись и приложив руку к козырьку, и тотчас же сменили холодную служебную строгость лиц на обычную скучающую рассеянность.

- Собачья жизнь, Джипси, my darling*, - пожаловался Греве, откровенно зевнув. - Спать хоцца... Сдавайте вахту.

______________

* Дорогой мой (англ.).

- Две трубы, две мачты, справа Гельсинки, слева - море, а в нем вода, сказал Веткин скучающе. - Капитуся на бережку припухает, подкинь ему катерок к семи тридцати.

В отношениях офицеров "Генералиссимуса" между собой культивировался тот великолепный тон внешнего небрежения службой, который особенно подчеркивал налаженность корабля: служба катится сама собой, как по рельсам, смазанным маслом, вахта должна быть исправна настолько, чтобы передавать было нечего, служба организована так четко, чтобы никаких неожиданностей не было, а хороший офицер, вступающий на вахту, должен сам знать все, что требует устав передавать по вахте. Все же приказания записаны бисерным почерком старшего офицера в книгу распоряжений...

- У вас отвратно поставлено наблюдение, лейтенант Веточкин, - сказал лениво Греве, одновременно незаметно и зорко оглядывая палубу и часового. Капитуся вовсе не спит. В данный момент в египетском кабинете "Фении" он любит рыжую женщину...