В гости к Позенам пришли и двое супругов-эстонцев. Жена - молодой врач, работающий в одной клинике с доктором Позеном. Муж - инженер-электрик.

- Вы говорите по-эстонски? - спрашивает меня инженер.

- Говорю.

- А в Эстонии разрешают говорить?

- То есть? - удивленно спрашиваю я.

- Разрешают говорить по-эстонски? - уточняет инженер.

Я пожимаю плечами.

- Значит, напрасно нам... - начинает инженер, но не кончает фразы.

- Теперь, мистер Смуул, вы можете говорить на своем родном языке! - с удовлетворением говорит доктор Позен.

На корабль мы возвращаемся незадолго до полуночи. Судовой радиоузел, наверно, уже не в первый раз желает дорогим гостям и по-русски и по-английски доброй ночи. Но на "Кооперации" полно народу. А в музыкальном салоне танцы.

На моей койке сложены в ряд четверо спящих ребятишек, возрастом от полутора до двух лет. И еще один ребенок спит на койке Кунина. Их родители танцуют.

- Когда это вы поспели, Юхан Юрьевич? - спрашивает Кунин (австралийцы называют его мистером Кюниным) и показывает на моих малюток.

- А вы сами? - И, показав на его ребенка, я добавляю: - Ах да, вы ведь уже были в Австралии два года назад!

В дверях появляется дама. Она видит, что дети спят, извиняется перед нами и уходит. Детей уводят лишь через полчаса.

28 февраля 1958

Неподалеку от большого зоосада Аделаиды расположен другой зоосад, поменьше, - "Коала-фарм". Здесь для зоопарков всего мира выращивают маленьких сумчатых медведей коала, беспомощных и забавных аборигенов Австралии. Большую часть своей жизни коала проводят и спячке на деревьях, ухватившись лапами либо за какого-нибудь сородича, либо за ствол. Это очень милые существа с круглыми, пуговичными глазками игрушечных мишек и неуклюжими тельцами. Поначалу мы заметили только тех немногих, которые сидели в клетках. А потом увидели, что множество зверьков спят, словно окаменевшие, на колоссальных эвкалиптах, чуть ли не на самых их верхушках. Коала питаются эвкалиптовыми листьями.

Есть тут еще молодые кенгуру и кенгурята, несколько попугаев, змея полутораметровой длины, большая зеленая лягушка, верблюд и морской лев. Морской лев обучен прыжкам в воду. Он взбирается по специально выстроенной для него лестнице на вышку и, когда кто-нибудь из посетителей бросает в бассейн рыбу, прыгает за угощением вниз с довольно большой высоты. Рыбы у нас не было, и потому все то время, что мы провели на ферме, морской лев кричал злым и пронзительным голосом.

Днем был прием в Аделаидском университете. Этот сравнительно небольшой университет владеет превосходной геологической коллекцией, особо ценную часть которой составляет собрание камней сэра Дугласа Моусона, крупнейшего полярного исследователя. Геологический факультет Аделаидского университета носит его имя.

А вечером снова гости, гости, гости... Корабль переполнен ими, пройти куда-нибудь почти невозможно.

У меня тоже гости: эстонская семья, состоящая из мужа, жены и шестилетнего сына. В Австралии они с 1950 года. (За последние десять лет в Австралию иммигрировало, вернее, было ввезено около миллиона эмигрантов. Теперь в этой стране иммигрантов эмигрантом является каждый восьмой человек.) Как они живут? Как-то живут. Муж работает у "Холдена", зарабатывает восемнадцать фунтов в неделю. Люди они простые, и говорим мы о простых вещах: о том, что сперва здесь нельзя было достать черного хлеба, но теперь его стали выпекать для эстонской колонии. (В Аделаиде около шестисот эстонских эмигрантов.) Они говорят, что в Австралии все-таки лучше, чем в Западной Германии, где они были перед этим, что жизнь рабочего - это жизнь рабочего и что даром нигде не кормят. У эстонских эмигрантов, так же как и у русских, все больше крепнет желание вернуться на родину, хотя препятствий к этому очень много.

Мои гости интересуются тем, как живется в Эстонии, что там строится, как там едят, сколько зарабатывают и как одеваются. Правда ли, что сто тысяч эстонских юношей и девушек увезли на целинные земли? Нет, неправда. Правда ли, что в эстонских школах разрешают говорить по-эстонски? Конечно! И другие подобные вопросы. Вся их информация почерпнута из выходящих в Швеции и в Америке эмигрантских газеток, к которым, надо сказать, относятся что ни год все с большим скепсисом и недоверием. Вспоминается, что не то в "Вялис-Ээсти", не то в "Театая" Рея [1] мне в свое время попалась такая рубрика: "Что плохого сообщают с родины". Этого плохого там преподносится столько, с таким отсутствием логики, с такими противоречиями собственным сообщениям, с такой истерической злобой, что каждый человек со здравым рассудком считает все эти сведения лишь тем, чем они в действительности и являются: враньем безродных, бессовестных, продажных писак, лишенных корней. Преимущественно так относятся к этому и мои гости, хотя в их душе и оставил какой-то осадок этот мутный и мелкий поток лжи, изливавшейся на них годами. Любят ли они коммунистов? Нет. По душе ли им социалистический строй, колхозы, национализация предприятий и рудников? Не думаю, хотя в буржуазное время они и были рабочими, не имевшими ни фабрик, ни шахт, ни доходных домов. Но наверняка у них была мечта о своем доме, может быть, о своем хуторе, о своем счете в банке. Имея весьма смутное представление о советском строе, они и поныне видят в нем строй, который лишил их того, чего они не имели.

1 "Вялис-Ээсти" ("Зарубежная Эстония"), "Театая" ("Вестник") эстонские эмигрантские газеты. А. Рей - политический деятель буржуазной Эстонии, бежавший за границу.

Расставание у нас немного грустное. Они рассказывают мне о стиральной машине, купленной в рассрочку, о холодильнике, купленном в рассрочку, и о машине, которую они пока лишь собираются купить в многолетнюю рассрочку. Но они, кажется, и сами не убеждены в том, что эта столь характеризующая здешних эмигрантов "святая троица", которой тут весьма часто козыряют с какой-то наивной убежденностью и отчасти с похвальбой, способна заменить эстонский снег. Я спросил мужа:

- Значит, у вас все есть? Чего же вам не хватает?

- Таллина. И стопки водки.

Родина - непереводимое слово. Содержание его слишком велико. Мой гость выразил его с помощью двух понятий. И, дружески расставшись с ним, я подумал, что Таллин и стопка водки - не такое уже неудачное определение.