– О, заботы людские! О, всесильное Ничто! Узнай же, Критило, это и есть та самая, столь же знаменитая, сколь бесславная, пещера, гробница для многих и многих живых, последнее пристанище для трех четвертей человечества, это – только не пугайся! – Пещера Ничто.

– Как это – Ничто? – возразил Андренио. – Я вижу, как в нее вливается мощный поток века, бурная река мира, многолюдные города, шумные столицы, целые королевства!

– Но заметь – хотя, как ты говоришь, все туда уходит, пещера все так же пуста.

– Ух, а сколько людей туда проваливается!

– А внутри – ни души.

– Что с ними делается?

– То, что сами делали.

– Во что они обращаются?

– В то чем занимались: были ничем, занимались ничем – и обратились в ничто.

Тут, желая войти в пещеру, приблизился к странникам некто и сказал:

– Я. господа, все на свете перепробовал – и не нашел лучшего ремесла или должности, чем ничегонеделание.

И ухнул в дыру. Туда же направлялась важная особа в сопровождении свиты слуг и придворных, мчась на парусах прихоти, и не могли ее остановить ни мольбы верных слуг, ни советы друзей. Честолюбивый преградил ей дорогу со словами:

– О, сиятельнейший, светлейший – или как там вас – сеньор!

Как может ваше сиятельство вести себя подобным образом, когда могли бы стать прославленным князем, красою своего рода, славою своего века, свершая дела достопамятные и героические? Зачем желаете похоронить себя заживо?

– Убирайся прочь, – отвечала особа, – ничего я не желаю, ничем не дорожу, желаю жить по своей воле, наслаждаться роскошью. Мне – утомляться? Мне – утруждаться? Славно, клянусь жизнью! Не бывать этому!

С этими словами и без всяких дел особа скрылась, и имя ее заглохло навеки.

Вслед за нею показался юный франтик, вся сила которого была не в руках, а в ногах, – решительно, но не рассудительно, устремился он к дыре. Честолюбец его окликнул:

– Эй, сеньор дон Такой-то, одно слово об одном деле! Как это вы, сын отца великого, чьи героические дела гремят во всем мире, чье имя украсило свой век, намерены похоронить себя в праздности и гнусности?

– Не надоедайте мне, не учите меня жить. Предки мои столько всего насовершали, что мне совершенно ничего не оставили. Ничего мне не надо, не хочу я быть ничем, – твердил тот, ничуть не смущаясь.

Провалился и он – больше о нем ни слуху, ни духу.

Подобным же, вернее, неподобным, манером, исчезали в пещере одни и другие, те и эти, мир безлюдел, а роковая пучина никак не наполнялась, сколько ни валилось в нее званий и состояний. Исчезали там дворяне, титулованные, гранды, даже монархи. С изумлением глядя на одного могучего государя, ему говорили:

– И вы. государь, идете туда же?

– Не я иду, – отвечал он, – меня тянут.

– О нет, оправдание не годится.

Люди достойные, угодив туда, уже ничего не стоили, цветущие таланты увядали, способные становились ни на что не способны. Сперва утехи да забавы, потом бесчестье, с Веселого Лужка в Пещеру Ничто – и вечное забвение! Некий, с виду весьма важный, вельможа уже стоял одной ногой на пороге пещеры, как подошел к нему некто в жесткой, под стать нраву, бородой, человек суровый и дельный, и, удерживая вельможу за полу, передал поручение от государя, предлагавшего вельможе должность посла высшего ранга, которой домогались многие, но вельможа, отклоняя честь, отшутился:

– Не желаю чина, где ждет кручина.

Его снова убеждают – теперь принять жезл главнокомандующего.

А он:

– Прочь с ним! Не хочу ничего, хочу командовать только собою и принадлежать только себе.

– Ну, хотя бы вице-королевство!

– Ничего, ничего не надо! Оставьте меня – хочу весело жить, деньгами сорить.

И, избрав ничто, сам обратился в ничто.

– Ох, и сильна ты, Пещера Ничто, – говорил Критило, – сколько всего глотаешь да пожираешь!

Два плюгавых сморчка – пинка на них жаль! – подталкивали пинками в пещеру людей рослых и взрослых, толпы бесчисленные, ибо бессмысленные, а те от лени и рукой не шевельнут.

– Проваливайтесь, – приговаривали сморчки, – рыцари, красавицы, щеголи, цветущие годы, наряды, украшения, пирушки, прогулки, пляски, забавы – все в Пещеру Ничто!

– О, какая жестокость! – сетовал Критило. – Кто они, эти пошлые негодяи?

– Вон та – Праздность; а этот – Порок; неразлучная парочка.

Услышали странники, как наставлял воспитатель второго сына одной из знатнейших фамилий королевства:

– Помните, сударь, вы можете достичь многого.

– Каким образом?

– Надо пожелать.

– Чего уж там, поздно я, второй сын, родился!

– Восполните это трудолюбием и заслугами, превозмогая мужеством немилость Фортуны, – таков был путь Великого Капитана и других, что сумели опередить обласканных судьбою старших братьев. Как? Вы можете стать львом на поле брани, и предпочли быть боровом в болоте разврата? Слышите? Боевой рог призывает вас, дабы имя ваше огласили трубы славы! Заткните уши для пенья театральных сирен, желающих вас сокрушить, в ничто обратить.

Но юноша, подымая на смех подвиги, отвечал:

– Мне – под пули, на приступы, в походы, когда могу переходить от прогулки к игре, от комедии к пляскам? О нет, не соглашусь ни за что.

– Глядите, вы ничего не достигнете.

– А мне ничего и не надо.

Так и сталось – ничего не надо было, и не достиг ничего.

Зато удались некоторые хлопоты Честолюбивого. Увидел он, как достойный и прозорливый отец послал своего сына, многообещающего юношу, в саламанкский университет, дабы тот, кратчайшим путем науки (да, кратчайшим, ибо путь военной службы – окольный), достиг высокой должности. А юноша, вместо того чтобы слушать лекции, предался утехам и быстро катился вниз, к бесславному пристанищу ничтожеств. Сожалея, чтотак явно губит себя способный юноша, Честолюбивый сказал ему:

– Сеньор законовед, худой путь избрали вы, вместо того чтобы учиться в бдениях просвещать ум и с дипломом Главной Коллегии перейти в Канцелярию или в Королевский Совет, – туда нет лучшей лесенки, нежели студенческая ферула ^t0! A вы, пренебрегая всем этим, губите драгоценное время, транжирите достояние и обманываете надежды родителей ваших. Поверьте, дурной путь вы избрали.

Предупреждение и горький урок возымели силу – дабы внять правде, тоже ум нужен. Говорят, юноша тот, в трудах неустанных и неусыпных, подымался со ступени на ступень и дошел до Президентского кресла, прославив свой род и край. Но то был Феникс средь стада гусей – куда чаще книгу меняют на колоду, амфитеатр наук на театр комедии, вадемекум [678] на гитару – потому-то Право и судит так криво, Дигесты [679] остаются недегустированными, и юристы эти юрко исчезают в Пещере Ничто, не стоя ничего и не став ничем.

– Я понимаю, – говорил Критило, – что простой человек, плебей устремляется в эту пошлую пещеру, и не дивлюсь – простолюдину и впрямь трудно чего-либо достигнуть, снискать добрую славу, стать знаменитым. Но чтобы люди родовитые, благородной крови, из славных семей, те, кому чуть-чуть потрудиться – и достигнут многого, кому со всех сторон подают руки, кому до славы рукой подать, чтобы такие люди предпочитали погрязнуть в пороке, превратиться в ничто, похоронить себя заживо в Пещере Ничто, – о, это бесспорно жалкая участь. Простые люди сражаются пулями свинцовыми, знатные – золотыми. Знания – у обычных людей серебро, у знатных – золото, а у владык – брильянты. О, сколь многие, не пожелавшие потрудиться на полудюжине курсов, всю жизнь краснели за дюжинные свои познания! Без пользы проведя недолгие годы ученья, утратили они века славы.

Но вот, среди своры подлых служителей порока, могильщиков его жертв, увидели наши странники красавицу неописанную, что, не ведая минуты отдыха, белыми ручками творила черные дела: белее снега, ее ручки завораживали и всех замораживали – стоило ей прикоснуться к самому великому, самому мудрому, самому ученому, и тот превращался в истукана бессмысленного. Ни на миг не унимаясь, валила одного за другим в гибельную бездну презрения: никого не приходилось тащить ни на веревке, ни на канате, хватало одного волоска. И что мудреного? Ведь тащила она под гору! И тем ужасней были чинимые ею опустошения, чем изумительней ее краса.